В курилку тем временем сунулся Лоер Макс Арнольдович и повелительно зарокотал:
— На место, коллеги, на место!.. Рюмин, хоть вы и экстрасенс, но лучше не интригуйте девушек… и не смешите… девушкам еще работать целый день… вам, кстати, тоже… А если кто пожелает уволиться и волонтером, значит, на Балканы — тех прошу ко мне, на четвертый этаж. За рекомендательными письмами на имя президента Милошевича… Выдаются вместе с трудовыми книжками… Есть желающие? Вы, Бугров? А может, Рюмин?
Жора Римм выскочил из курилки, уставился на Баглая ошалевшим взором, пробормотал, что аура у него сегодня гадкая, в мерзких коричневых полутонах и серых оттенках, и зарысил к своему кабинету.
— Ты — большая ветряная мельница, — заметил вслед экстрасенсу Баглай и тоже направился к себе — не торопясь и игнорируя угрозы Лоера. Максу Арнольдовичу стукнуло шестьдесят, происходил он из отставных медицинских полковников, был несгибаем и суров, умел пугать и мылить шею, но годы брали все-таки свое. Годам шею не намылишь, злорадно подумал Баглай, прикидывая, когда Мосол и Лоер окажутся в его кабинете и на его столе. Он знал, он был уверен, что это случится с той же неизбежностью, с какой зима сменяет осень, а ночь — вечерний полумрак. Их жизнь будет под его ладонями, и он распорядится ею по собственной воле — может, подсократит, а может, пощадит…
Баглай усмехнулся, но тут же пригасил улыбку. Мысль о возможной мести не тешила, а почему-то раздражала и вызывала совсем уж мрачные ассоциации: привиделся ему покойный Симанович, затем — оживший чудом труп Кикиморы; будто встает она с пола, ковыляет к нему, тянется левой рукой со скрюченными пальцами, щерит зубы в торжествующей ухмылке, теснит в угол…
Выругавшись, он проскользнул к себе, ополоснулся холодной водой, вытер лицо и начал греть руки, энергично потирая ладонью о ладонь. В девять тридцать в дверь постучали; вошла Ирина Васильевна, мастерица с ткацкой фабрики, чей сын трудился в «Дельте телеком». Баглай кивнул ей на ширму. Она принялась раздеваться, ни на минуту не смолкая; болтала все о том же, о натовских извергах и разнесчастных сербах, о божьей каре и о России, заступнице-матушке, о президентах, которым на народ плевать — они, президенты, сидят по дачам и бункерам, строчат указы, а бомбы на них не сыплются, бомбы — те для простых людей, и потому….
Баглай прервал ее, велел ложиться, склонился над столом, ощупал закаменевшие мышцы у основания шеи, надавил. Старуха охнула.
— Болит? Потерпите, мамаша… Расслабьтесь… спину не напрягайте… вот так… И лучше вам помолчать. В Сербии — свои беды, у нас — свои… А персонально у вас — сколиоз. Такая штука и президентов не милует. В бункер от нее не спрячешься…
Он смолк, но пальцы привычно занимались делом, надавливали и поглаживали, вытягивали и пощипывали, терли и разминали, танцуя по дряблой коже, среди бугров и расселин, пропаханных неумолимым временем. Но в этот раз работа не успокаивала, а лишь приводила его в раздражение — все большее, по мере того, как пациент сменялся пациентом, старуха — стариком. Хмурое утро угасло, пришел такой же хмурый день, серый свет лениво сочился сквозь окно, и Баглаю казалось, что он уже целую вечность массирует чью-то необозримую спину, вязкую, словно болото, с хребтом позвоночника, делившим надвое бледную зыбкую топь. Однако и тут случались находки: смещение дисков, межпозвонковые разрастания и грыжи, деструкция костей, потеря иннервации — иными словами, нечувствительность в пальцах ног, а то и по всей ступне. Таким пациентам Баглай предписывал мануальную терапию, ванны и электропунктуру, благо прибор для этого имелся, уникальный прибор, раздобытый Мослом в Израиле.
Откуда он деньги берет?.. — крутилось у Баглая в голове, пока он разминал чужую поясницу. Откуда? Дом, где помещалась «Диана», был недешев, но ходили слухи, что Виктору Петровичу он достался за пустяк — наворожил какой-то родич, то ли из мэрии, то ли из депутатов-законодателей. Но оборудовать центр и раскрутить его стоило солидных средств, происхождение которых было тайной за семью печатями. Во всяком случае, Мосол, доцент какого-то там института, серьезных капиталов не имел, не полагались в советское время доцентам такие деньги. Не имел, однако приподнялся… Поговаривали, что на импорте приборов и лекарств и на комиссионных от поставщиков, но Баглаю в это не верилось. Никак не верилось! Комиссионные — тысячи, может, десятки тысяч, а в центр угроханы миллионы — конечно, не рублей… Теперь «Диана» была доходным предприятием, но ее владелец, вполне вероятно, был не так уж богат и отдавал все заработанное кредиторам. Или рассчитывался с ними иначе, а как — оставалось лишь гадать да чесать в затылке.
Богат он или не богат, а денег на баб не жалеет, размышлял Баглай, вспоминая о конвертике, врученном Вике. Пухлый был конверт, солидный… Интересно, сколько в нем?.. Больше, чем берет Ядвига, или меньше? Эта проблема весьма занимала Баглая, так как касалась не хрусталя, не картин и нефритовых ваз, а рынка иных товаров, где цены падали и поднимались скорее по прихоти продавца, и только в редких случаях — по воле покупателя. То, за что Мосолов платил, ему, Баглаю, предлагалось даром, но это не значило, что Вика Лесневская стоит дешевле Сашеньки, Татьяны, Милочки или любой другой из ядвигиных девиц. Дороже стоил сам Баглай, много дороже Мосла, и от того ему предоставляли выбор: платить или попользоваться бесплатно.