Но этот дикарь оказался не таким, он все же поднялся, постоял, покачиваясь, а затем… снова встал к рукояти, которую до этого крутил один из матросов-птицоидов. А тот перешел в помощь своему товарищу, чтобы работать вдвоем. Трудно сказать, помогло ли это, или удары непогоды в корабль стали слабее, но почему-то после этого показалось, что буря стихает, по крайней мере, становится вполне переносимой.
А потом непогода и впрямь стала смиряться, становилась тише, правда, не так быстро, как хотелось бы… Но все же она явно уходила в сторону, вернее, корабль вырвался из ее плена и уходил в более спокойные небеса. Хотя поработать пришлось еще не час, и даже не до конца ночи… Но когда утро все же поднялось в своей свежести после бури над теми землями, над которыми пролетал «Раскат», откуда-то сверху донесся крик, и тогда… Да, тогда тот полутарх, который не падал, который всю бурю простоял на своем весле и даже сумел ими всеми командовать, бросил свой рычаг и тоже сполз по борту на палубу. Теперь рычагами могли работать, как ни странно, только два тарха-матроса, которые разбили свою пару и встали к передним веслам.
А Сухром, поддерживая Тальду, который тоже устал и выглядел, будто тень себя прежнего, поднялись на палубу. Они увидели солнышко и пелену непогоды еще неподалеку, но все же — сзади. А на рулях корабля стоял почерневший от усталости Луад, все же он был помоложе, и уважение к капитану заставило его не оставлять пост, давая отдых мастеру Вилю.
Сам Виль сидел на палубе и смотрел через столбики ограждения на поднимающееся солнце. Заприметив, что к нему идет рыцарь со слугой, он поднялся на подрагивающие от слабости ноги и с еще более диким, чем обычно, выговором оповестил:
— Мы не разбились, сэр… Хотя вынужден признать, я пару раз думал, что мы не увидим рассвета.
Сухром осмотрелся: крыло с левого борта, которое, вероятно, крутил он и которое сломалось, висело, бессильно уронив свою плоскость к земле, трепыхаясь, как обыкновенная тряпка; сама земля была близко, они шли настолько невысоко, что она не сливалась в общую поверхность, при желании можно было рассмотреть отдельные кустики пустынной колючки либо некрупные камни; баллон наверху сморщился, он тоже казался усталым, будто бы его долго мяли, да так и не расправили.
— Одного из матросов сдуло ветром, — сказал капитан Виль. — Не знаю уж, успел он выдернуть из-под пелерины крылья, если нет, то… Мы были невысоко, сэр, у него оставалось мало времени. Эх, следовало бы заставить их работать хотя бы голыми по пояс, но я понадеялся… Впрочем, тут все равно пустыня на сотню лиг в любую сторону, вряд ли у него достанет сил дойти до края без воды.
— Не знаю уж, успел он выдернуть из-под пелерины крылья, если нет, то… Мы были невысоко, сэр, у него оставалось мало времени. Эх, следовало бы заставить их работать хотя бы голыми по пояс, но я понадеялся… Впрочем, тут все равно пустыня на сотню лиг в любую сторону, вряд ли у него достанет сил дойти до края без воды.
— Как так — без воды? — спросил Сухром и не узнал своего голоса. — Дождь же был…
— Сэр, этот дождь успевает тут высохнуть, прежде чем упадет на поверхность. Посмотрите сами, воды на этой земле нет, может, и не бывало никогда.
Сухром посмотрел на пустыню за бортом. Она выглядела… гм… Действительно, она выглядела так, будто никогда дождь не выпадал на эти пески и разводы глины. Она была отчаянно сухой, само упоминание воды казалось тут невозможным. А капитан Виль тем временем продолжил:
— Еще одному матросу перебило руку, он зазевался, а стропа дернулась, и удар пришелся по руке… Не знаю, срастется ли кость, ее ведь передавило так, что рука болтается на одной коже.
— Где он?
— Лежит в кубрике, сэр. Я отослал его, вот чуть отдохну, попробую отрезать ее совсем, чтобы не загнила. Может, удастся его спасти, хотя… Кому нужен однорукий? Но не выбрасывать же его за борт? Он был хорошим матросом, не слишком смышленым, но правильным, и я знаю его мать…
Отвлекшись от собственных ощущений, капитан сейчас был хмурым, усталым донельзя, злым даже, но он уже думал о том, каково придется его кораблю без двух матросов. И он соображал, кажется, где находились хирургические инструменты, которые следовало вскоре использовать, чтобы спасти раненому жизнь, хотя бы жизнь, если уж не повезло спасти ему руку.
— Пожалуй, сэр, я приготовлю завтрак, — предложил Датыр, несильно подвигав плечами, чтобы Сухром отпустил его. — На всех, — добавил он и тряхнул седой головой. — Все же команде следует подкрепиться.
— Было бы неплохо, — кивнул капитан, — прежде чем они займутся ремонтом крыльев. — И тогда он повернулся к рыцарю. — А ты, господин рыцарь, иди к себе, попробуй уснуть, если хочешь. Ведь теперь, — он попытался неумело улыбнуться, — все будет хорошо. Все будет…
— Что тебя беспокоит, капитан? — Рыцарь все же уловил какое-то опасение мастера Виля. — Еще одна буря?
— Вряд ли, сэр, они тут не так часто приходят… Та, что мы сегодня ночью пережили, скорее редкость, чем правило. — Он все же взглянул на Сухрома запавшими глазами, под которыми расплывались синяки величиной с добрый кулак. — Просто нас отнесло непогодой в ту сторону, куда все лоции советуют не забираться. Никогда, ни при каких обстоятельствах.