А потом она свернула вбок и спокойно, будто обычные вихри от чего-то невидимого каждый день проносились мимо нее, пошла по другой дорожке, более узкой, чем прежняя, наезженная. И так же помахивала своим платком, будто скромным, но не менее значимым, чем армейский вымпел, знаком жизни и почти полного довольства этим вот вечером и этой дорогой.
Тогда Фран, высунувшись почти по пояс из передка портшеза, заорал:
— Белый, стой!
Сразу, впрочем, остановиться не удалось, големы так разогнались, что пробежали еще шагов двадцать, прежде чем действительно остановились. А Фран лихорадочно обдумывал свое решение и наконец-то решился:
— Белый, сворачивай на ту дорогу, куда девушка эта пошла, с платком.
Приказ получился не очень внятным, но командир големов понял. Они довольно неуклюже развернулись, причем Франу пришлось держаться за какой-то ремень, свисающий сверху, с деревянной рамы носилок, а Калмет, дурья башка, и вовсе чуть не выпал, и пошли шагом к повороту. Свернули и снова стали разгоняться, поднимая за собой отчетливую пыльную полосу.
Фран попытался снова увидеть эту девушку, но… никого не увидел.
Фран попытался снова увидеть эту девушку, но… никого не увидел. Она просто как-то растаяла во ржи, стоящей сбоку от дороги, в пыли, поднятой големами, в мареве солнца, бьющего теперь в глаза Франу. Или он все же ее заметил, но она показалась ему теперь уже не юной и счастливой, а пожившей матроной, едва ли не старухой, и одеяние у нее было не цветастым, а серым, даже тот платочек, который был прежде васильковым, и не улыбка освещала ее лицо, а старила печать скорби и неизбывной муки…
Странно все это было, странней, кажется, и не бывало еще с Франом. И снова потянулись дороги, деревни и их жители, другие повозки — все серое, невыразительное, незнакомое.
Они летели теперь еще быстрее, вот только големов они, как оказалось, перекормили, и стали эти каменно-живые истуканы едва ли не огнедышащими. Однажды, когда Фран с Калметом пошли за ужином в деревенский трактирчик, их истуканы едва не подожгли своим дыханием ближайшую к деревне рощицу. То есть, возвращаясь с корзинами и кувшинами, рыцарь еще издали увидел, что над леском, где он оставил големов с портшезом, поднимается дымок. А потом чуть выше местных деревьев полыхнуло пламенем. Фран и Калмет чуть не бросили свой ужин, чтобы быстрее добежать до экипажа и разобраться, что же там происходит?
Оказалось, големы передрались, и что послужило причиной их ссоры, ни Фран, ни Калмет не стали даже гадать. Все равно эти чуждые живому миру и живым представлениям… произведения магии Госпожи не стали бы с ними объясняться. Впрочем, стычка была довольно серьезной, у одного из големов оказался сколот кусочек уха, или того выступа, который обозначал на их головах ухо, а у другого была заметная трещина поперек пуза. Вот только трещина эта, к немалому облегчению Франа, стала затягиваться и через день сделалась почти незаметной. А ухо, как утверждал Калмет, сделалось чуть меньше, чем прежде, но приняло почти первоначальную форму.
Еще через три дня после того, как им повстречалась та странная девушка, они вылетели к морю. И тогда остановились. Было утро, дождливое, по местным меркам холодное. Море накатывало на высокий, серый берег волнами, на которых вскипали шапки пены. Ветер, сделавшийся тяжелым от дождевых капель, едва не сорвал с Франа дорожный плащ, которым он пробовал укрыться, разглядывая каменный покосившийся указатель, стоящий на развилке дорог перед берегом. С одной стороны было щербатыми буквами обозначено что-то вроде «Ф…фисм», этот указатель был направлен дальше на юг, направо по побережью. А другой, и вовсе сбитый, с оставшимися буквами «…ная Кост», указывал на северо-восток, тоже по берегу, но уже влево от них.
Фран призадумался, и было чему. Он не знал, куда сворачивать на этот раз. Прежде почему-то знал, довольно твердо указывал Белому голему, куда сворачивать и куда бежать, а тут вдруг, как в первые дни их путешествия по владениям Вильтона Песка, снова не знал. И вдруг… Как тогда, на ржаном поле, он увидел, что в этой-то круговерти дождя, ветра и серой, надморской хмари летит птица. Таких птиц Фран прежде не видел, это было что-то на редкость крупное, красивое, ясное и очень точное едва не в каждом своем движении. И альбатрос этот — если это был альбатрос, конечно, — определенно летел налево, вдоль берега, что-то высматривая за серыми тучами, которые на севере клубились.
Фран посмотрел внимательнее в ту сторону. И увидел, что в просветах между клочьями тумана и косыми столбами дождя, гуляющего над морем, лежит гора, единственно синяя во всей этой невыразительной серости, уткнувшись, словно бы мордой, в пенный прибой, как огромный пес, который прилег у воды, чтобы напиться.
И этот цвет, и эта гора, которая снова как-то странно задела у Франа ощущения и даже мысли, пусть и не вполне осознаваемые, решили дело.
Он залез в портшез и твердо приказал сворачивать налево, на северо-восток.
Они пролетели по указанной альбатросом дороге одну рыбацкую деревеньку, другую, а потом вдруг оказались в следующей, стоящей на побережье и чем-то снова Франу приглянувшейся. Непогода к тому времени чуть улеглась, и рыбаки высыпали на берег, чтобы посмотреть на свои лодки. Один из старых, но еще довольно крепких местных сидел спокойно на колченогом табурете перед развернутыми сетями и неторопливо чинил их. До него от дороги, на которой теперь оказался портшез, было едва ли с четверть мили. Фран приказал Калмету: