— У меня нет детей.
— Так заведи, — предложил Фран. — С деньгами, которые я тебе могу за вот эту кучу мяса и тряпья заплатить, ты купишь себе землю где-нибудь подальше от города Кость и невесту. А дети… Они сами заведутся.
— Ты шутишь? — спросил офицер, тревожно, но и с видимой жадностью вглядываясь во Франа.
— Ты уже пожил, наверное, повоевал и уж в любом случае — послужил. Пора позаботиться о старости. Не век же носить эти железки да выполнять распоряжения разных дураков, которые только и стараются, чтобы их подчиненным служба медом не казалась?
Офицер вздохнул. И вдруг тоже решился, вероятно, он был все же честным служакой, но магия Госпожи, не исключено, сказывалась сейчас на нем. Или магия медальона, или еще что-то, о чем Фран не хотел и думать.
— Дорого станет, рыцарь, — пробурчал храмовник едва слышно.
— Это хорошо, что дорого, — улыбнулся Фран. — За дешево я бы не согласился, заподозрил бы ловушку, капитан.
7
Было так темно, что Берит удивился, почему он ничего не видит. Раньше-то почти всегда видел, а тут… Только факел у двери давал свет, но при нем отчего-то становилось даже темнее, уж лучше бы его не было. И лишь спустя время, когда Берит как следует очухался, он понял, что глаза у него заплыли от побоев, которыми угостили его стражники, когда поймали и пока вели в эти казематы, и даже тут не вполне успокоились, а пинали и топтали его подкованными сапожищами, пока он не отключился.
Зато сейчас пришел в себя и вот — удивился, отчего света так мало. А его не мало, его глаза не видели. И тело болело, да так, что прежде он и не знал, что может быть так больно. К тому же ему вывихнули правую руку, и, может быть, в двух суставах, в плече и у кисти… Или в локте, кто же при такой боли поймет, где у него суставы выдернуты?
Он сумел поднять левую руку, попробовал раздвинуть веки, нет, прикосновение к глазам поднимало такую болезненную волну, что он и сам не рад был, что левая рука двигалась. Все же зачем-то он поднял ее еще выше и стал царапать стену. Его прочные, сильные когти сумели выскрести из стены несколько камешков. Он надавил сильнее, пока и эта рука не заболела у когтей. Нет, не получится ему ударить хотя бы одного стражника когтем по горлу, когда придут его забирать, слаб он, стражники-то, когда молотили его, знали, что делают. Уж очень сильно били, почти ничего теперь он не мог против них, как ни старайся.
Чутье ему подсказывало, что скоро рассвет, значит, и повесят тоже скоро.
Он вдруг понял, что, пока валялся без сознанки, все равно что-то да слышал — вот только нерадостные это были звуки, кажется, где-то рубили дерево. И не составляло особого труда догадаться, это виселицу устанавливали, должно быть, неподалеку. И зачем он только пришел сюда, зачем согласился на предложение Падана?
Но теперь поздно горевать, нужно успокаиваться, несмотря на боль, и ждать. Потому что ничего теперь от него не зависело, он давно знал, что так все с ним и кончится, как сейчас. Он же попал в самую неприятную для себя ситуацию, когда запоры на решетке, что закрывала его нишу, в которой его приковали, и дальше, по коридору, он ни за что не сможет открыть. Хоть все когти обломай, и все же, чтобы отвлечься от боли, он стал эти коридоры считывать, как умел всегда, как пару-тройку дней назад… Дней ли, неужто не столетий?.. Он снова понимал весь храм, все коридоры и стражников, что в них были расставлены.
Вот только бы руки и кости так не болели, и еще голова, и еще бы видеть хоть что-нибудь, несмотря на разбитые глаза и опухшую морду, к которой будто бы привязали какую-то на редкость плотную и тяжелую подушку, возможно набитую опилками, чтобы дышать через нее не всегда получалось… И как он не задохнулся, когда был в отключке? Уж лучше бы задохнулся и ничего не почувствовал…
А потом произошла необычная штука. Дверь в подземелье заскрипела, решительно и уверенно, совсем не так, как он привык двери отворять. Потом звякнул замок на решетке перед его нишей, он даже вздрогнул, не ожидал, что так-то боится смерти. Хотя все же еще рано… Или они предложат ему ужин смертника? Может, у них, хоть они и храмовники, такие порядки, такие вот бла-аго-ородные обычаи? Но нет, он уже знал, это что-то другое. Кто-то низким, но чистым, едва ли не мелодичным голосом удивленно произнес:
— Здорово вы его отделали.
— Что ему будет? — отозвался кто-то другой, резкий и грубый. — Он живучий… — После паузы тот же голос, но уже другим тоном добавил: — Мне нужно, чтобы он утек, пока я буду стражников инструктировать перед завтрашней казнью.
— Сам он не дойдет, — сказал мелодичный.
Теперь Берит отчетливо слышал в его произношении какой-то акцент, не неприятный, наоборот, веселый, будто одуванчик, но все же чужеземный. Хотя если подумать, тут, в портовом городе, каких только чужеземцев не водится, Метля их побери… Да, решил отчего-то Берит, если уж доведется выпутаться, хотя ныне это и кажется невозможным, буду ругаться Метлей, как последним отродьем ада, и неважно, святой ее почитают или как…
— Что делать? — спросил охранник.
— Сначала мы проверим, тот это парень, или мне все привиделось?.. Сделаем кое-что, может, это его немного подбодрит.