— Где мы? — спрашивали заключенные друг у друга.
— Что с нами? — волновались они.
— Когда нас отыщут?
— В конце концов, мы тоже люди!..
Толстый Ува прятался в оранжерее и благодарил добрую Афсынах. Богиня смотрела на него с образка, и слезинка катилась по бархатной щеке покровительницы. Богиня видела дальше Увы.
Но молчала.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЧУЖОЙ МОНАСТЫРЬ
I
— …так и живем. Хорошо живем, да!
Ува широко улыбнулся, желая продемонстрировать, насколько ему хорошо. При этом он как бы невзначай заглянул собеседнику в глаза. Верит ли? Не сердится? Не надумал ли снова заколдовать бедного Уву?
Угодливость дикаря раздражала. Признаться, кукольник малость струхнул, узнав старого обидчика. Ну как решит отквитаться?! Лючано Борготта, многолетний кошмар арима-каннибала — нет, такого Тарталье и в голову бы не пришло.
«Скоро тобой детей начнут пугать,» — беззлобно хмыкнул Гишер.
Слава «буки» не прельщала. Но во всяком положении есть свои выгоды. Уж лучше пусть тебя опасаются, нежели считают объектом для издевательств. Вот только Уву надо успокоить. Иначе, чего доброго, подкараулит со страху в темном переходе — и трубой по темечку. Исключительно для душевного равновесия и поддержания мира в Шеоле.
Кстати, о мире.
— Послушай, Ува… Ты говорил, вас за драки током бьет. Или парализатором — и в карцер. А мы в оранжерее дрались, еще до вашего прихода. И ничего. Как же так?
— Я понял, что вы дрались, — сообщил довольный своей проницательностью арим. — Горшки поваляли, пальму уронили. Хорошо дрались, да! Наши братья убрали за вами. Малый Господь вас не видит. До полуночи Ему не до новеньких. В полночь увидит — будете, как все.
Кто таков «Малый Господь», и почему он прозреет лишь в полночь, Лючано не понял. Но переспрашивать не стал. Выходит, до полуночи разрешено безобразничать.
Учтем.
— А вас, значит, он видит?
— Ага!
— И драться не дает?
— Ага!
— Тогда зачем тебе оружие?
Тарталья кивком указал на стальную трубу — она покоилась на столике, вмонтированном в стену Увиной «одиночки».
— Мы — вожди! Добрые Братья! — дикарь надулся от гордости, став похож на жабу-ревуна в брачный период. — Мы с Пастушкой за порядком следим. Она — вождь вождей! А мы — при ней.
Арим явно имел в виду блондинку. Оглядевшись по сторонам, он понизил голос до трубного шепота:
— Есть места, где Малый Господь не видит.
Чуточку есть. Кто толковать хочет, туда идет, да. Сперва часто ходили. Теперь — редко. Борзые вождями стать хотели. На Пастушку рычали. Она их всех закопала. Хорошо сделала, да. Спокойно. А оружие — чтоб боялись.
— Кто? Новенькие?
— Ага. Когда вам где угодно драться можно — надо, чтоб боялись.
Лючно жестом остановил разоткровенничавшегося Уву.
— Эта девушка… Пастушка. Она убила борзых, рвавшихся к власти? Я тебя правильно понял?
— Лучше всех понял, да! — радость дикаря была искренней. — Ты не думай, она кого хочешь закопает. Главная после Малого Господа. Еще ангелы, да. Пастушке веришь, она защищает. Не веришь, в задницу идешь.
«Черт знает, что тут творится, малыш! Ты уж, пожалуйста, аккуратней…»
— Ува, ты Мей-Гиле помнишь?
Дикарь мгновенно напрягся. Он постарался отодвинуться от собеседника подальше, насколько позволяла койка. В камере было жарко. Лючано разделся до пояса. Почему-то он ни капельки не стеснялся Увы. При виде татуировки арим чуть не рехнулся от восторга. Стоило большого труда запретить ему поминутно тыкать пальцем в творение Папы Лусэро. Сейчас Ува лишь хлопал себя ладонями по «расписным» щекам, косясь на «колдунское кубло».
— Помню, да.
— Я на тебя зла не держу. Ты погорячился, меня обидел. Я рассердился, тебя… э-э… заколдовал, — Лючано старался говорить как можно проще, чтоб до Увы дошло. — Теперь мы квиты. Я про Мей-Гиле молчу. Ты меня не трогаешь, я — тебя. Мир?
— Мир, да! — просиял арим. — Мир!
Он ухватил Лючано за руку и отчаянно затряс, скрепляя уговор.
— Ты мудрый человек, да! Я тоже мудрый! Как дедушка Мыжи Тюмен. Старый Ува умер, новый родился, да. Кореша будем! Друг друга обнюхаем, возрадуемся. Я Пастушке скажу, она и тебя Добрым Братом сделает. Нас уважать будут, да!
— Договорились, — Тарталье едва удалось высвободить руку из потной ладони дикаря. — В Добрые Братья я не рвусь, так что с этим обожди. И вот еще…
Над головой задребезжал звонок.
— О, обед! — встрепенулся Ува. — Пошли в жральню. Сегодня вкусное давать будут. Праздник!
Они покинули «одиночку» и двинулись по коридору в сторону камеры, где поселили новеньких. «Общаки» на четверых в Шеоле отсутствовали. Но когда «неофиты» захотели поселиться вместе (даже Тумидус внял зову благоразумия!), Ува мигом все организовал. Желают гости ютиться в тесноте — пожалуйста! Пара меланхоличных рефаимов приволокла двухъярусные койко-нары, закрепила на стене вакуум-присосками: пользуйтесь!
Матрасы и постели Ува принес самолично. Отправил кого-то из «братьев» за средствами гигиены — и увлек Лючано к себе, для разговора по душам.
Скрасил, так сказать, ожидание.
Из камер выходили рефаимы, направляясь на обед. Двое или трое бросили на кукольника равнодушные взгляды — и отвернулись, продолжив путь. Казалось бы, на нового человека в нездешней одежде должны пялиться во все глаза. Однако ничего подобного не наблюдалось. Да и «группа встречающих» во главе с блондинкой не проявила ни малейшего любопытства, обнаружив в оранжерее чужаков.