— Может, ты и права. Может, так в самом деле будет лучше. Только ты пойми, я ведь тебя люблю, по-настоящему люблю, я никогда никого так не любил, но…
— Замолчи!.. — свистящим шепотом выдохнула Сатат.
Она разом спала с лица, скулы выступили вперед, щёки ввалились, и только под глазами, словно от многодневной усталости, набухли мешки, и в них часто и зло забились жилки.
— Не смей говорить мне про это!.. — выкрикнула Сатат и бросилась к гравилёту, дожидавшемуся у порога дома. Она упала лицом и руками в клавиатуру, гравилёт взмыл и, выполняя странный приказ, вычертил в утреннем небе немыслимую по сложности спираль.
Сатат уже не пыталась сдерживаться. С ней случилась страшная истерика. Она билась о пульт, царапала его, обламывая ногти о кнопки, сквозь губы протискивались обрывки каких-то фраз, и среди них чаще всего одна:
— Не могу!..
Она бы десятки раз разбилась, если бы автопилот, одновременно получающий множество противоречивых команд, не отбрасывал те, которые привели бы к катастрофе. Из остальных он пытался составить подобие маршрута. Гравилёт метался и дергался в воздухе, начинал и не заканчивал десятки никем не придуманных фигур высшего пилотажа, срывался на гигантской скорости, но тут же замирал неподвижно, а потом падал к самой земле и, чуть не коснувшись её, принимался стремительно вращаться вокруг своей оси, и эта развеселая карусель, бездарное машинное воплощение женского горя, уносилась ввысь, теряясь в синеве.
Наконец Сатат заплакала, но слезы скоро кончились, сменились тяжелой неудержимой икотой. Гравилёт, перестав кувыркаться, медленно потянул вперёд, время от времени вздрагивая в такт своей хозяйке.
Через час он опустился на небольшую площадку, усыпанную острыми битыми камнями. Справа и слева довольно круто поднимались склоны, с которых когда-то сорвались эти камни. Было холодно, снег, лежащий на вершинах, казался совсем близким.
Сатат, внешне уже совершенно спокойная, вышла из кабины, присела на камень. Камень неприятно леденил ноги, дыхание вырывалось изо рта облачком пара.
«Пусть, — подумала Сатат, — мне можно».
Она порылась в карманах, нашла маленький маникюрный наборчик и пилочкой осторожно поддела крышку браслета индивидуального индикатора.
Она порылась в карманах, нашла маленький маникюрный наборчик и пилочкой осторожно поддела крышку браслета индивидуального индикатора. Прищурив глаз, вгляделась в переплетение деталей и той же пилочкой принялась осторожно соскребать в одном месте изоляцию. Закончив, она сняла браслет. Индикатор не отреагировал. Сатат невесело усмехнулась. Когда-то на одном из технических совещаний она выступала против именно этой конструкции индикатора, говоря, что его слишком легко испортить. Но комиссия сочла фактор злой воли несущественным. Что же, тем лучше. Теперь индикатор будет вечно посылать сигнал о хорошем самочувствии. А главное, не выдаст её убежища.
Сатат спрятала индикатор под сиденье и задала гравилёту программу возвращения. Она долго глядела ему вслед. Сейчас он ещё раз спляшет меж облаков нескладную историю её последней любви и забудет этот необычный маршрут. Теперь её могут хватиться, только если кто-то вызовет её, а она не ответит на вызов. Но захочет ли кто-нибудь из бесчисленных миллиардов людей говорить с ней?
Июль в Пиренеях — самое опасное для альпинистов время. Снег в горах подтаивает, рыхлые массы его срываются вниз в облаках непроницаемо-белого тумана. Место, по которому проходил десять минут назад, может стать ненадежным, а ярчайшее испанское солнце непрерывно угрожает снежной слепотой. Может быть, поэтому особенно интересно совершать восхождения именно в июле. Романтические опасности приятно щекочут нервы, и единственное, что новоявленные альпинистки знали совершенно точно, — в горах нельзя громко говорить. Вот только как удержаться?
— Лайма! Если ты будешь так копаться, то горы успеют рассыпаться, прежде чем ты залезешь на них!
— Погоди, не всем же быть такой обезьянкой, как ты, — отвечала снизу Лайма Орестовна.
Отдуваясь, она добралась к своей подруге и огляделась.
— Вот что я скажу, голубушка Сяо-се, — промолвила она, — я всё больше убеждаюсь, что если мы и дальше будем ползти по этому уступу, то никогда не выйдем ни к одной приличной вершине. По-моему, мы просто ходим кругами. Час назад снежники были близко, сейчас они тоже близко. Спрашивается, чем мы занимались этот час?
— Гравилёт вызвать? — с усмешкой предложила Сяо-се.
— Ни за что! Взялись идти, так пошли.
Лайма Орестовна вскинула на спину рюкзачок, Сяо-се надела через плечо моток верёвки, которую захватили, чтобы идти в связке, потом они подобрали брошенные палки и пошли. Но пройти успели от силы сотню метров. Сяо-се остановилась и шёпотом сказала:
— Кто-то плачет.
Лайма Орестовна не слышала никакого плача, но, доверяя острому слуху подруги, двинулась за ней. Они вскарабкались на небольшой обрывчик, пройдя по карнизу, обогнули какую-то скалу, и тут Сяо-се остановилась. Теперь уже и Лайма Орестовна отчетливо слышала всхлипывания.
Впереди была заваленная осколками скал площадка, а на одном из камней сидела и плакала девушка. Через мгновение Лайма Орестовна, решительно отстранив растерявшуюся Сяо-се, подбежала к ней.