— А какое сегодня число?
Но конвоиры только нахмурились и молчали. Заключенный с досады вспомнил, что на этом подземном этаже все конвоиры глухонемые. Ботинки без шнурков спадали с ног, и он волочил их по полу. Его подняли на лифте на самый верхний этаж и провели в кабинет, который он хорошо знал по прошлым временам. За большим письменным столом там сидел человек в знакомой форме маршала госбезопасности СССР.
Два маршала, бывший и настоящий, молча посмотрели друг на друга.
— Присаживайтесь, — сказал один.
— Спасибо за любезность, — сказал другой, осторожно садясь в знакомое кресло.
— Хотите закурить?
Заключенный потянулся за папиросой.
— Вот спички. Хотите рюмку коньяку?
— Да, не откажусь.
— У вас есть какие?нибудь процессуальные жалобы?
— Нет. Хочу даже поблагодарить вас, что вы не приволокли меня на допрос в голом виде, как у вас это раньше делалось.
— Ну, тогда остаются только формальности. Прочтите это.
Бывший маршал взял исписанный на машинке лист бумаги с Гербом СССР и прищурился:
Специальная Коллегия Верховного суда Союза Советских Социалистических Республик в чрезвычайном заседании…
— Вот же балаган! — фыркнул заключенный. — Ведь никакого заседания не было!
…рассмотрев дело бывшего министра внутренних дел и бывшего члена Президиума ЦК КПСС Берии Л. П…
Лишенные очков, близорукие глаза торопливо блуждали по строчкам, разыскивая последние слова:
…приговорила подсудимого к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Приговор привести в исполнение немедленно.
— Я что?то плоховато вижу без очков, — прошамкал приговоренный беззубым ртом, из которого вынули протезы. — Какая здесь дата?
— Не обращайте внимания на дату. По газетам вас расстреляли уже полгода тому назад.
— Обычные фокусы профессора Руднева, — криво усмехнулся живой труп и посмотрел на подписи внизу. — А где же ваша подпись?
— В данном случае я только промежуточная инстанция.
— Да, ведь вы всегда предпочитаете оставаться в тени. — Приговоренный бросил приговор на стол. — Или после того как вы ликвидировали самого Сталина, вы уже не интересуетесь такими мелочами, как всякие там министры?
— Лаврентий Палыч, помните, когда Сталин готовил вторую чистку? И как вы были первым на списке?
— Как же, ведь тогда вы спасли мне жизнь. А я — в шутку — даже наградил вас медалью «За спасение утопающих». Которая вам, кажется, очень даже нравится… Эх, если бы я не ввязался в эту проклятую борьбу за престолонаследие…
— Потому и говорят, что гордыня — это первый смертный грех. И в результате вы опять оказались первым на списке. Но на этот раз…
— Понимаю, на этот раз спасение утопающих — дело самих утопающих. В ваших глазах я неизлечимая жертва собственных страстей и исторического процесса. Потому вы и расстреляли меня в газетах уже полгода назад. Потом вы, не торопясь, выкачали из меня все, что необходимо для ваших специальных архивов. Потом вы вырежете из моего трупа все интересующие вас желёзки и заспиртуете по баночкам для вашей коллекции. Из боязни повредить мои драгоценные желёзки вы даже не расстреляете меня. Знаю, вы задушите меня газом.
Некоторые противники смертной казни аргументируют тем, что для приговоренного к смерти не так страшна сама казнь, как ее ожидание. Потому ожидающий казни убийца страдает, дескать, больше, чем тот, кого он убил и который этого не ожидал. И это, дескать, несправедливо. Чтобы исправить эту несправедливость, в 13?м отделе МВД некоторым категориям приговоренных к смерти приговора не объявляли. Их просто переводили в специальную камеру и примешивали к пище снотворное. Когда они засыпали, в эту герметическую камеру пускали ядовитый газ.
— Хорошо, когда этого не знают, — сказал смертник. — Но я?то это прекрасно знаю. — Маршал Руднев молча пододвинул министру бутылку с коньком. Тот налил себе, но уже не в рюмку, а в стакан для воды и выпил его, как воду. Потом он хитро усмехнулся: — Вы, конечно, надеетесь, что на прощание я расскажу вам что?нибудь интересненькое. Передам вам, так сказать, все мои секреты. Вся беда в том, что в теории вы знаете все. Но не знаете это на практике. Вы не знаете, что такое смертельная любовь смерти, за которую расплачиваются смертельным страхом смерти. Когда всю жизнь живут любовью к чужому страху, к чужой смерти. И за это всю жизнь мучаются страхом собственной смерти. Когда во сне и наяву вас начинает преследовать всякая гадость и пакость. И когда вы знаете, что это такое — прогрессирующий мозговой разжиж.
— А как насчет комплекса власти?
— Очень просто. — Бывший министр внутренних дел СССР потер себе лоб. — В детстве я любил бегать босиком. Особенно после дождика. И я любил давить босыми ногами лягушек. Мне было приятно наблюдать, как у них через рот выползают кишки — такие белые пузыри, и трогать их руками. Как другие щупают шелк или бархат.
— В вашей биографии вы написали, что когда вы выросли, то почувствовали такую же потребность давить людей?
— Да, чувствовать, что тебя боятся, командовать людьми, быть наверху. Но для этого нужно было иметь над людьми такую же власть, какую в детстве я имел над лягушками. Потому я и боролся за власть, безразлично какую — советскую, кадетскую или турецкую, — абы власть, власть и власть! Ведь вы сами знаете, что все настоящие революционеры такие. Но вы только не знаете, с каким глубочайшим наслаждением я их всех расстреливал, зная, что они такие же черные жабы, как я сам.