— Неужели это правда? — спросил Борис.
— Конечно, — сказал Максим. — По закону диалектического материализма о единстве и борьбе противоположностей.
— Как так?
— А так. Ведь инквизиция вербовалась только из монахов?францисканцев и доминиканцев. Потому что монахи лучше знают проблемы грешников. Потому они и лупят друг друга. Вот это и есть то самое: единство и борьба.
Согласно этому противоречивому закону марксистской диалектики, теломеханики НКВД безжалостно выколачивали из бывших революционеров дознания в контрреволюции и приговаривали:
— Мы вас научим свободу любить! За что боролись — на то и напоролись!
Начитавшись жандармских мемуаров, Максим сидел и укоризненно бормотал:
— Эх, не умели они работать… Вот если б у царя был такой человек, как я, — и не было бы революции… Взял бы я Ленина за бороденку: «Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой?!»
Потом красный кардинал начинал бредить, что первым делом он снял бы с Ленина штаны и устроил ему медицинское обследование.
Так, словно у Ленина под штанами спрятаны хвост и копыта.
Иногда Максим говорил более или менее рационально. Но иногда он плел несусветную чушь, уверяя, что это, мол, философия и высшие материи.
Так Максим уверял, что концлагеря изобрел не кто иной, как великий гуманист Лев Толстой, который в своих философствованиях проповедовал теорию «лечения трудом». Потому?де граф Толстой надевал лапти и демонстративно ходил за сохой. А по его рецепту теперь миллионы людей лечат трудом в концлагерях.
Или Максим доказывал, что сибирские шаманы, которых он когда?то обследовал, это не простые люди, а особые. Что у них есть какая?то тайна. И что эта же тайна есть у негритянских колдунов в Африке. Потом он договорился до того, что многое вожди современного мира — как бы они там ни назывались — с научной точки зрения это то же самое, что сибирские шаманы и негритянские колдуны. У всех у них есть какая?то тайная формула власти. Но если эту формулу знать, то у сильных мира сего можно найти очень слабые места.
Тут советник Сталина многозначительно хихикал.
Как?то Максим даже признался, что он знает эликсир жизни, о котором писали средневековые алхимики. Он стал перечислять великих людей, которые жили очень долго, и уверял, что все они употребляли этот эликсир.
— Это что? — спросил Борис. — Вареные лягушки и сушеные тараканы?
— Нет, хуже.
— Что же это такое? Маринованные гадюки?
— Ху?уже.
— А ты этот эликсир пил?
— Нет, — поморщился Максим, — лучше я умру, когда мне положено.
Потом он грязно выругался. В качестве высшей мудрости в его философии нередко проскальзывали непечатные ругательства. Но он уверял, что и за этими бессмысленными ругательствами тоже скрывается какой?то тайный смысл, который знают только ведьмы и колдуны.
Вместе с чисткой по стране растекалась черная реакция. Заткнули рот левым писателям, процветавшим после революции. Наступили на горло поэтам, ищущим новых форм в искусстве. Из Третьяковской галереи повыбрасывали кубистов, конструктивистов и прочих революционеров в живописи.
Кровавая свистопляска ежовщины принимала столь абсурдные формы, что по Москве ходил такой анекдот:
НКВД арестовал педераста и обвиняет его в контрреволюции.
Обвиняемый, оправдывается:
— Да я просто педераст…
— Мы лучше знаем, кто вы такой, — отвечает НКВД. — За извращение линии партии — пять лет. И пять — за вредительство. Итого десять.
Попутно с массовыми расстрелами и ссылками врагов народа летом 1936 года в газетах появился указ правительства о запрещении абортов. Люди потихоньку шептали, что это сделано для того, чтобы пополнить убыль населения в результате чистки. То, что в личном аспекте драма, в государственном масштабе — только статистика.
Когда дома начинались пререкания с отцом, Максим оправдывался:
— Я за другие отделы не отвечаю. Некоторые отделы работают по старинке и хватают по принципу: тот, кто не с нами, тот против нас . Погоди, согласно диалектическому закону я еще и до них доберусь.
На третьем году чистки змея, красовавшаяся на рукавах работников НКВД, начала кусать себя за хвост. Великая Чистка ежовыми рукавицами НКВД завершилась чисткой самого чистилища НКВД. Теперь по ночам «черный ворон» охотился за вчерашними руководителями этой кровавой вакханалии. Родные опасались за судьбу Максима. Но он, наоборот, чувствовал себя как рыба в воде и даже хвастался:
— Ведь я ж вам говорил, что я и до них доберусь… Неожиданно со стен исчезли портреты и самого железного наркома Ежова. А Максим, придя домой, устало пошатывался и довольно потирал руки:
— Бобка, а ты зна?а?ешь, что с граж?жданином Ежовым?
— Ну и что?
— Я его того… лик?ик… лик?виднул!
— Врешь.
Великая Чистка ежовыми рукавицами НКВД завершилась чисткой самого чистилища НКВД. Теперь по ночам «черный ворон» охотился за вчерашними руководителями этой кровавой вакханалии. Родные опасались за судьбу Максима. Но он, наоборот, чувствовал себя как рыба в воде и даже хвастался:
— Ведь я ж вам говорил, что я и до них доберусь… Неожиданно со стен исчезли портреты и самого железного наркома Ежова. А Максим, придя домой, устало пошатывался и довольно потирал руки: