— Вам нужно кому-то передать «Книгу крови»! — догадался Конрад. — Но кому же?
— Ее страницы не может писать обычный человек! — горестным эхом откликнулся Бонифаций. — Я должен был вручить книгу Селестине, хоть и догадываюсь, что этим самым поступком сознательно подписал бы ее смертный приговор…
И тут Конрад внезапно понял, что ему представился уникальный, возможно единственный способ искупить совершенные им грехи. Он может заменить Селестину и стать очередным хранителем «Книги крови»! При этом он отлично помнил о предостережении архангелов, загодя предупредивших его о фатальных последствиях последней, третьей ошибки.
Он лишил любимую Божьей защиты — это первая ошибка, не успел спасти ее из гроба — вторая. И вот сейчас он принимал то, что никогда ему не предназначалось! Он готовился совершить свою третью, роковую ошибку! Конрад добровольно всходил на эшафот, подставляясь под удар неумолимой судьбы. Да, подставляясь, но при этом отводя удар от Селестины. Так чего же тут сомневаться? Он снял шапку, удивив обоих святых отцов своим начисто выбритым черепом и, смущенно комкая ее в кулаке, торжественно преклонил колено перед троном понтифика.
— Ваше Святейшество, — просто сказал Конрад, вызывающим жестом простирая руку и поднимая книгу, лежащую на коленях Бонифация, — я тоже не являюсь человеком и посему как никто иной подхожу для этой работы. Вы позволите мне стать новым летописцем «Книги крови»?
Следует упомянуть, что Конраду всегда была присуща некая странная, даже мистическая способность, а точнее умение властвовать над людьми, подчиняя их своей воле, и он никогда не стеснялся ее применять на всех без исключения, даже на самых близких. Вполне возможно, что это была и не власть вовсе, а просто живой ум и поразительной силы интуиция, которая позволяла ему предугадывать то, что человек сделает в ближайшее время, и успешно диктовать ему свои правила.
Папа потрясенно хлопнул ресницами, не находя подходящих для отказа слов.
— Да! — пролепетал он.
Отец Григорий взирал на Конрада с безграничным уважением, а сам фон Майер ощутил, как иголки страшного холода вдруг пронзили его пальцы, касающиеся переплета книги, и начали продвигаться по всему телу прямо к сердцу, словно Сангрема вцепилась в него мертвой бульдожьей хваткой и уже не собиралась отпускать ни за что и никогда, вплоть до самой его смерти.
— Сын мой, не думай, будто я оставлю тебя на произвол судьбы и жертвенно брошу на растерзание стригоям, — многозначительно произнес Бонифаций, предупреждающе подняв указательный палец. — Знай, в лагере врагов уже несколько лет работает один безоговорочно преданный нам человек, с риском для жизни следящий за кознями вампиров и готовящийся нанести им удар, которого они не ожидают. Прими вот это, — понтифик снял со своей руки витой серебряный браслет, украшенный начальными строками пятнадцатого псалма «Сохрани мя, Господи, яко на Тя уповах», и надел его на запястье вервольфа. — Он привезен из Палестины нашими паладинами-тамплиерами и по преданию откован именно из тех сребреников, которые Иуда Искариот получил от первосвященника Каифы за предательство Иисуса. Храни его, а в нужный момент передай тому, кому он и предназначен.
— Кому? — не сообразил оборотень.
— Браслет сам укажет тебе на своего настоящего хозяина! — сказал папа. — По сему знаку наш тайный друг опознает в вас своих соратников и поможет всем, чем сможет.
— Спасибо! — проникновенно промолвил Конрад, целуя слабые пальцы понтифика. — Простите меня за Селестину, святейший отец.
— Бог простит, — сердечно улыбнулся Бонифаций, — а я не держу на тебя зла, ибо верую в промысел Господень.
— Промысел? — непритворно вознегодовал Конрад. — В чем же он заключается? Неужели в том, чтобы моя любимая девушка стала пешкой в чужой игре? Оглянитесь вокруг — мир рушится. Умирают люди, а мертвые встают из могил. Твари свободно бродят по улицам нашего города, а на землю опустилась вечная зима. И в этом заключается замысел Господа?
— Неисповедимы пути Господни! — благолепно вздохнул папа. — И не нам осуждать его решения.
— В мире пробудилось давно дремавшее лихо, терпеливо ждавшее своего урочного часа, — рассудительно произнес отец Григорий.
— И не нам осуждать его решения.
— В мире пробудилось давно дремавшее лихо, терпеливо ждавшее своего урочного часа, — рассудительно произнес отец Григорий. — А когда лихо просыпается — наступает, как известно, пора лихолетья.
— Правильно, — согласно кивнул понтифик. — Мы называем теперешний период Эрой зла. Пришло время наших испытаний.
— Значит, мы искупаем сейчас все совершенные нами грехи? — ужаснулся фон Майер, наконец-то ухвативший самую суть их рассуждений.
— Да, именно так, а еще грехи наших отцов и дедов, — уверенно подтвердил Бонифаций. — Мир стоит на перепутье между двумя дорогами: тьмой и светом, и лишь от нас зависит, кто победит в этом противостоянии и какое будущее нас ждет.
— Значит, придется повоевать… — задумчиво протянул иерей Григорий, поглаживая свой крест, снова занявший место у него на шее.
— Так ты же пацифист! — с подколкой напомнил Конрад.