— Я таких прежде и не встречал, — недоуменно продолжил оборотень. — Кто же ее оборотил… — но договорить он не успел, потому что тварь неожиданно прыгнула прямо на него, взвившись в чудовищном скачке, недоступном ее обычным сородичам. Конрад громко вскрикнул и взмахнул ножом, одновременно максимально плотно прижимаясь к стене. Его клинок успешно пробороздил поджарый живот собаки, пролетевшей над вервольфом и приземлившейся чуть ниже него на декоративный выступ каменной кладки, расположенный рядом с головой иерея.
— Дави ее, гниду! — импульсивно заорал Конрад, обращаясь к растерявшемуся отцу Григорию.
— Окстись, чадо, ить я же пацифист! — возмутился Агеев.
— Ну и дурак, — обличающе заклеймил Конрад. — Кому нужны мертвые пацифисты?
Между тем собака извернулась в воздухе, оттолкнулась задними лапами от стены и щелкнула зубами в каком-то сантиметре от уха иерея. С утробным рыком, позабыв как о шаткости своего положения, так и о твердости моральных принципов, отец Григорий схватился за крест, висящий у него на шее, и от души шарахнул им тварь, угодив ей точно промеж глаз. Собака жалобно заскулила, отползая назад и заливаясь темной, омерзительно смердящей кровью. Не сумев восстановить утерянное равновесие, отец Григорий сорвался со стены дворца и полетел вниз, душераздирающе воя, словно пикирующий бомбардировщик.
— Вот черт! — прокомментировал Конрад, следя взглядом за падающим священником. — Сейчас точно убьется…
Но, вопреки предчувствиям оборотня, иерей не убился. Он удачно приземлился головой в мягкий сугроб, воткнувшись в него по пояс, комично дрыгая обутыми в валенки ногами.
— Слава богу! — облегченно выдохнул Конрад, всерьез опасающийся за судьбу третьего эрайи. Он ловко сместился вниз, преследуя истекающую кровью собаку, практически ослепшую и контуженную. Одним ловким ударом мощного охотничьего ножа он перерубил ее массивную шею, и тело твари рухнуло вниз, запутавшись в колючей проволоке. Рыцарь ужом соскользнул на землю и, понатужившись, вытащил из сугроба оглушенного падением иерея, ухватив того за затрещавший подол рясы.
— Жив, отче? — Он насмешливо похлопал Агеева по щеке, приводя напарника в сознание. — Понравилось летать?
— Нет, — буркнул иерей, открывая глаза. — Я ведь, чадо, пока летел, чего только Богу не посулил, если выживу: и пить бросить, и спортом начать заниматься, и ругаться перестать…
— Ну и чего? — выжидающе осведомился вервольф, сдерживая подкатывающий смех — до того обиженным выглядело сейчас щекастое лицо болтливого иерея. — Выполнишь обещания-то свои, значит?
— Тьфу, стыдобища-то какая несусветная! — сердито сплюнул отец Григорий, поднимаясь со снега. — Ить лететь-то мне всего пять минут пришлось, а сколько за это время глупостей непотребных в голову пришло — сразу и не сосчитаешь…
На крыше Апостольского дворца не обнаружилось ни единого человека охраны. Наивный отец Григорий ребячливо радовался столь благоприятному для них обстоятельству, но куда более опытный в вопросах военной стратегии и тактики Конрад огорчился, понимая, что все это свидетельствует о том, что последний оплот христианской религии полностью исчерпал все свои человеческие ресурсы, испытывая острый дефицит в преданных ему бойцах. Мир в том своем состоянии, в каком он существовал до и после Рождества Христова, практически исчез, стремительно скатываясь в бездну мрака, кровопролития и смерти.
Мир в том своем состоянии, в каком он существовал до и после Рождества Христова, практически исчез, стремительно скатываясь в бездну мрака, кровопролития и смерти. Эра зла почти достигла своего апогея, бесповоротно перечеркнув период царствования человечества. Начиналась эпоха стригоев.
Среди сваленного на кровле хлама вервольф без труда отыскал моток прочной веревки и, привязав ее к станине неподъемного зенитного орудия, первым спустился вниз, на уровень третьего этажа. Ногами выбив прикрывающие окно доски, а заодно и само грязное стекло, он птичкой влетел в одно из помещений личных покоев его святейшества Бонифация. Затем рыцарь фон Майер помог влезть внутрь дворца неотступно следующему за ним иерею и, ничуть не прячась, открыто пошел из комнаты в комнату, изумляясь открывающемуся перед ним зрелищу упадка и отчаяния. В пыльном углу насквозь промороженного чулана он обнаружил беспорядочно сваленные полотна великого живописца Леонардо да Винчи, покрытые серебристыми разводами изморози, а на полу крохотной кладовки — бесценную церковную утварь, некогда привезенную из Иерусалима отважными паладинами-крестоносцами. Здесь, в апартаментах последнего из пап, перемешалось все: знаменитые картины, оцененные в миллионы долларов, и поношенные войлочные туфли, золотые византийские вазы и пустые винные бутылки. Этакого бедлама Конрад не видывал никогда и даже не смел представить себе ничего подобного. Ему казалось, что он попал в отстойник человеческой цивилизации, судорожно пытающейся спасти свои самые легендарные творения и грошовые, но столь дорогие сердцу мелочи. В мире образовалась тотальная неразбериха, произвольно смотавшая в общий клубок судьбы тысяч людей, обреченных на мучительную гибель. Тут заканчивалась земная власть и уже не имела значения физическая сила. Отныне спасти этот гибнущий мир мог только Господь Бог или же три его эрайи, наиглавнейшая из которых выступала в настоящий момент на стороне Тьмы. И Конраду оставалось последнее: уповать на чудо, да еще не сдаваться и не отступать перед лицом грядущей опасности, приближение которой он ощущал всеми фибрами своего закаленного в боях организма. Он понимал: на мир надвигается нечто страшное — некое черное первородное зло, способное мгновенно ликвидировать все прежние достижения людей и уничтожить их возможные будущие деяния. Но способен ли он бороться со столь чудовищным противником? Этого Конрад не ведал, но интуитивно догадывался, что узнает в самые ближайшие дни…