— Ничего, маленькая, сейчас я посмотрю, что к чему. Не бойся меня. Я не сделаю больно.
Он положил руки на живот и понял, что почти опоздал. Нерожденный мальчик был уже при смерти. Маленькое сердечко почти не билось и вот-вот могло остановиться. Медлить было нельзя. Мэд сложил пальцы строго определенным образом и, нашептывая на странном языке, стал делать пассы, заставляя матку сокращаться и выталкивать плод. Разумеется, появившись на свет, ребенок не издал не звука. Мэд чувствовал, как трепещет последняя тоненькая, как волосинка, ниточка, связывающая тельце и душу, чей огонек медленно и неуклонно гас. Отправляться в погоню за Грань за душой новорожденного Мэд не мог, для требуемого чародейского обряда у него не было ни времени, ни нужных компонентов. У колдуна был только он сам.
Магия вещь недешевая, и речь идет совсем не о деньгах. За любое деяние полагается расплата, нужно только знать, чем платить, сколько и кому. Кое-кто платит из чужого кармана, чужими жизнями, чужими душами, оттого и слывет колдовство делом нечистым и бесчестным; чьей-то силы хватает с избытком и на себя, и на других; а кто-то может только отдать частичку себя, чтобы отсрочить неизбежное, заставить смерть отступить. Мэд по прозвищу Малаган принадлежал к последним и, кроме собственной души, ничего не имел. Мальчик умирал, его мать беззвучно раскрывала рот, пытаясь спросить, почему тот не кричит, а у Мэда не хватало сил сказать ей правду. А правда состояла не только в том, что ребеночек умрет (сколько малышей так и не делают свой первый вздох), а и в том, что у женщины детей больше не будет. Нет вокруг головы бедняжки невидимых обычным глазом светлячков, которых во время родов видят все обладатели магической силы, — душ ее будущих детей.
«Прости меня, Шиллиер», — сказал мысленно Мэд, прощаясь со своей любовью. Только ее светом можно было разжечь огонек жизни новорожденного. Он приоткрыл маленький синий ротик младенца, легко коснулся его губами и сделал резкий выдох. Ему показалось, что сквозь него промчался огненный смерч, нутро скрутило такой нестерпимой болью, что Мэд невольно вскрикнул. И сразу за ним слабенько пискнул малыш. Он оживал прямо на глазах, из серо-синюшного становясь, как полагается, красным. Теперь его можно было спокойно обмыть, завернуть в чистую тряпку, положить на грудь матери и только тогда допустить к ним обоим протрезвевшую повитуху, заставив предварительно помыть руки.
Внутренняя боль быстро прошла, и Мэд вообще ничего не чувствовал. Врут, когда говорят, что любить больно; любить замечательно, взаимно или нет, но только любовь сама по себе радость и счастье, а вот не любить — мука из мук, и пустота в сердце болит ничуть не меньше, чем отрезанная нога или рука. Обрадованным родичам младенца Мэд, понятное дело, ничего объяснять не стал, достанет и тех разговоров, которые поползут уже с утра. Вода попала ребеночку в горлышко, а он ее отсосал, вот и все, пояснил он женщинам. Ничего страшного. А счастливого папашу, крепкого парня с добрыми телячьими глазами, отозвал в сторонку для разговора.
— Спасибо, милорд, век за вас молиться будем. Чего хотите просите.
Парень хорошо знал, что говорит не с простым колдуном, а с братом самого герцога.
— Ничего мне не нужно от тебя, тей, — устало сказал Мэд.
— Запомни только, что скажу, хорошо запомни, и не дай тебе боже забыть мои слова.
Парень напрягся, как натянутый лук, но твердо кивнул, соглашаясь.
— Больше у твоей жены детей не будет.
— Как так? — вскинулся молодой отец.
— Судьба такая, тей, — одернул его колдун. — Потому береги своего сына. И закажи отцу и братьям попрекать единственным ребенком. Ему много судится, и ежели сумеешь сберечь дитя, то и он сумеет поднять всю семью. Внуками будешь гордиться, когда время придет.
Бедный папаша только моргал девичьими ресницами, не зная, как принять столь чудное предсказание, радоваться или печалиться.
— Только смотри не проговорись родне или жене, если хочешь удачу удержать.
— Как рыба буду нем.
— Смотри, — пригрозил колдун.
Мэд немного преувеличил. Такой Силой, чтоб прозреть будущее мальчика, он не обладал. Но в том, что малыш вырастет необычным человеком, готов был присягнуть. Рожденные при таких обстоятельствах серыми и незаметными не бывают.
Он чудом умудрился отбиться от угощения, пища в глотку не лезла, впрочем, уходя, он всей кожей почувствовал, какое облегчение испытывают люди. Они сильно рисковали, приглашая к себе колдуна, а то, что он еще и брат герцога, сковывало их будто панцирем по рукам и ногам. Колдун тоже вздохнул свободней, ему меньше всего доставляло удовольствие видеть место, где он принес в жертву единственное свое богатство.
Когда Мэд оказался на улице, стало ясно, что дождь кончился. И он пошлепал по лужам к дому Шиллиер. Она ждала, а Малаган никогда не обманывал в ожиданиях женщин, тем более которых любил. Причем совсем недавно.
К заветной калитке он шел целую вечность, как на казнь, чувствуя себя по меньшей мере убийцей, но убийцей нераскаявшимся. Потому что, случись времени повернуть вспять не один, а даже десяток раз, он поступил бы точно так же. Потому что только держа в руках ожившего ребенка, он ощущал настоящее счастье. Как красноглазый куритель шоши, готовый отдать за глоток своей отравы жизнь и душу, как пьяница, способный за кувшин вина вынести из дома последние деньги. Хотя за подобные сравнения Тайшейр в свое время поколачивал ученика чем под руку придется. Дар, дескать, не смей равнять с дурными пристрастьями. Альс тоже со свойственной эльфам рассудительностью развивал мысль дальше и считал, что Дар как свойство, положенное сверх необходимого для жизни, есть средоточие самого великого счастья и самого глубокого страдания своего носителя, одно уравновешивает другое. Эльф был несомненно прав и знал, о чем говорил.