В ладошку сочинительницы легло крошечное медное колечко с непонятной надписью, размером как раз на мизинчик.
— Кра-а-а-асивое.
— Пообещай, Лайли.
— Спасибо, господин Альс. Обязательно!
Он услышал отчаянный крик издалека… Впереди по дороге, монотонно тянувшейся между пологих, поросших лесом холмов, явно что-то происходило. Более всего это «что-то» походило на расправу. Пестрый фургон лениво тлел, вокруг на лошадях гарцевали нарядно одетые всадники. В удавках на ветке уже болталось два тела, одно еще дергалось. Еще двое связанных мужчин дожидались своей очереди на импровизированную виселицу. Один на коленях, другой прислоненный к стволу дерева. У него были мокрые от крови светлые волосы. Отчаянно визжала женщина, ее насиловали. Чуть в стороне лежало чье-то мертвое тело, проткнутое насквозь рогатиной. Альс разглядел растекающуюся черную лужу свежей крови под мертвой девушкой. Благородные господа явно развлекались, так как им ничего не стоило перерезать путников одного за другим. Однако что может быть приятнее, чем помучить беззащитных, — редкая забава в череде скучных дней. Подъехав ближе, эльф догадался, что маленький обоз принадлежит бродячим артистам. Вокруг валялось пестрое барахло, какие-то яркие тряпки.
— Доброе утро, Яримраэн, — негромко сказал Альс, останавливая вороную Чийль, привыкшую к запаху крови за последний год.
Говорить «Я же предупреждал» было поздновато. Ремингских артистов настигла жестокая участь, какая частенько уготована простым беззащитным людям, попавшимся на глаза высокородным разбойникам. Тем, кто наслаждается чужими муками, упивается бессильными слезами и тешится последними содроганиями жертвы.
— Что, остроухий, решил присоединиться к веселью? — мрачно пошутил мужик с баронской цепью на груди. — Погоди немного, сейчас и с тобой разберемся.
Разговаривать с ним было совершенно бессмысленно, словно тратить слова на убеждение коровы. Альс молча развернул кобылу и медленно вытащил мечи из-за спины.
— Ты эт чо, драться надумал? — искренне удивился нобиль.
Он пришпорил коня, замахиваясь огромным двуручником. Его соратники без всякой команды рванулись вперед, намереваясь покончить с непонятливым чужаком если не умением, то определенно числом. Резать их было проще, чем кур. На здоровяка-барона Альс потратил времени чуть больше, чем на остальных, но только потому, что тот отчаянно не желал сдыхать от одного удара, отсекшего ему одну руку вместе с плечом и куском грудной клетки. Эльф равнодушно перерезал ему глотку и удовлетворенно оглянулся. Убитые лежали вокруг в самых разнообразных позах, добивать никого не требовалось. Альс аккуратно вытер лезвия своих мечей о дорогие одежды и снова водрузил их за плечи.
Фокусника Фелла эльф успел вытащить из петли еще живым, потом разрезал веревки на Рикирине и Яримраэне. Марша обхватила руками сапоги Альса, пытаясь их поцеловать.
— Ты… ты… — хрипела она. — Спас нас!
— Я опоздал, — хрипло пробормотал Альс, пытаясь выдернуть сапог из цепких рук актрисы.
Он не отрываясь глядел на Лайли, которая лежала на земле, маленькая и белая, как восковая куколка.
Рыдала Марша, прижав к груди голову Рикирина Хсабы. Яримраэн стоял на коленях, и руки его были в крови. Он еще никогда не видел, как умирают те, кого любишь.
— Что ты наделал… — только и сказал Ириен, касаясь кончиками пальцев темной, почти черной раны на груди Лайли. — Что ты наделал, Яримраэн. — И это был не вопрос.
Она ушла за ту Грань, за которой душу не догнать самому могучему колдуну. Искра погасла, и никакие силы не смогли бы разжечь остывший костер.
Словно слепой, он подобрал ее сумку, валявшуюся рядом, достал деревянную тубу, полную рукописных листочков. Дешевые чернила, очень дешевая бумага. Последняя пьеса Лайли называлась, конечно, «Принц-изгнанник». Ну а как она могла еще называться?
…Скажите, принц…
Актеры оплакивали свою злосчастную судьбу, Яримраэн был безутешен. А Ириен читал последнее творение маленькой писательницы.
Но почему, скажи на милость, милый ворон,
так черен вид твой и печален взгляд?
— Да потому что надвое расколот.
Черна душа, но так легко летать… [1]
— Как ты мог? — сказал он, не поворачиваясь к принцу, продолжая стоять спиной ко всем. — Как ты мог допустить, чтобы случилось такое?
— Я?
— Ты. Я, — проскрежетал Альс, словно его душили слезы. Слезы у эльфа? Это же смешно. Когда он развернулся, то глаза его были, как обычно, сухи и холодны.
Принц молчал, не отрывая взгляда от мертвой девушки.
— Ты знаешь, о чем я говорю, Яримраэн, — вздохнул тяжело Ириен. — Ты не имел права вмешиваться в ее жизнь. Это для тебя была игра, развлечение, очередной плевок в Иланда. Мол, смотрите, гордитесь, принц крови разъезжает вместе с бродячими актерами. А для них, — он обвел взглядом остальных комедиантов, живых и мертвых, — и для нее это была настоящая жизнь. Тяжелая жизнь, состоящая в основном из нелегкого труда, унижений и почти бесплодных усилий.
— Я не хотел, чтоб вот так… — прошептал принц.
— А чего ты хотел? Впрочем, это уже неважно, Ярим. А важно вот что. — Ириен ткнул принцу в лицо мелко исписанные желтоватые бумаги из тубы, трогательно перевязанной белой ленточкой. — То, что она писала. Мое имя никто не вспомнит, оно умрет вместе со мной. И так будет, наверное, правильно. Та же судьба была уготована и тебе. Прошло бы несколько столетий, и о тебе напоминала бы лишь кривая запись на схеме раскидистого генеалогического древа Андаралей. На самой маленькой веточке. Несколько строк в хрониках Пламенного Дома, о которых знали бы только самые дотошные из тинитониэльских летописцев. А теперь… теперь твое имя обретет незаслуженное бессмертие. Благодаря этим бумажкам о твоей никчемной жизни, принц, будут знать и через пятьсот, и через семьсот лет. От тебя не останется пригоршни праха, а тебя будут играть, помнить и заново переживать твою жизнь. И все благодаря мертвой девочке. Которую ты никогда не любил.