И все?таки, когда Курт выпустил ее ладонь, Элис почувствовала легкое сожаление. Что?то могло произойти, что?то… чего поневоле ожидаешь, когда красивый и заботливый, такой интересный парень рядом с тобой в романтической полутьме старинной башни. Русские, конечно, далеко не так свободны в отношениях между полами, как современная американская молодежь, но он мог хотя бы слегка пожать ее пальцы. Невинный знак внимания.
У порога дома Элис Курт пожелал ей спокойной ночи и напомнил, чтобы она обязательно заперла дверь.
Давно и далеко…
Война оказалась делом захватывающим. Хотя боевые действия, которые вел отец, не подпадали под определение именно войны. Диверсии — латинское слово, еще не вошедшее в обиход среди смертных этой Земли — было более точным. Князь не мог использовать всех возможностей фейри, да что там говорить, он не располагал и сотой долей этих возможностей, а обращаться за поддержкой к Владыке считал для себя невозможным.
Это было для него сродни сделке с дьяволом. Даже против католиков, которых князь считал хуже мусульман, не прибегал он к помощи своего отца. Обходился своими силами.
Ему нужна была кровь, очень много крови, но князь никогда не отказывал себе в драгоценном напитке. Доноров хватало с избытком, начиная с преступников и заканчивая теми, кто был виноват лишь в том, что оказался в неподходящее время в неподходящем месте.
Князь. К тому времени он потерял свою землю, но то, что было больше чем титул, то, что было сутью властелина — этого не смог отнять никто. Люди, боявшиеся своего правителя, трепетавшие перед ним, когда он был в силе, сами стали его силой, когда никого, кроме них, у него не осталось. Люди уже не боялись князя, но теперь они любили его, самозабвенно и преданно. Князь стал воеводой, но плохо пришлось тем, кто лишил его власти.
Воевали сразу со всеми: с католиками и мусульманами, с якобы сохранявшими нейтралитет, а на деле наводнившими княжество своими лазутчиками жителями союза городов за горами. Это была война волка против своры собак, но затравленный, обложенный флажками, хищник был тем более страшен в своей безысходной ярости. И не уступали князю ни в отваге, ни в жестокости его войска. Несколько тысяч бойцов, бояр и дружинников, подобно своему господину готовые убивать и умирать без жалости и страха.
Они не знали еще, что всем им предстоит вернуться из темных земель Баэса, чтобы вечно наводить ужас на жителей Тварного мира.
Война — это болезни, чума и мор, это неожиданные налеты на города?предатели, грабежи и пожары, и уловки, заманивающие регулярные войска в засады, на верную и жестокую смерть. Война — отравленные колодцы, слезы и крики женщин, грохот орудий, и постоянное, непрерывное, непрекращающееся бегство. Они убегали. Всегда. И всякий раз выходило так, что бегство их несло гибель тем, кто осмеливался преследовать.
А еще война — это бои. Стычки и сражения. Война — кровь на клинках, и непередаваемая, страшная радость убийства.
Но первый же бой стал для Мико последним.
Он помнил, как во главе небольшого отряда врезался в рассыпающийся строй, помнил, как кто?то — выпученные глаза, плеснувшее в них изумление — захлебнулся криком и кровью. Голова врага, круглая, какая?то ненастоящая, покатилась под копыта, а конь несся вперед, и уже подвернулся под саблю следующий противник, когда волна ужаса и боли, волна судорожного наслаждения накрыла принца. Он впервые убил врага, впервые познал: какое это счастье — самому отнять жизнь.
Сколько их умерло в том бою? Дружинники, приставленные князем охранять наследника в сражении, говорили о полутора десятках. Но, конечно, князь не верил. И не верили его бойцы… кроме тех, кто видел княжича в сече. Мико и сам не верил. Но с того дня даже для отца он стал Михаилом.
Стал взрослым.
И навсегда зарекся убивать.
В часы сна — в мертвые часы кэйд и динэйх — он вспоминал. Нечестивую, обжигающую радость. Голод, невыносимый, всепоглощающий, — ничего не осталось тогда, кроме голода, и желания утолить его, и счастья от того, что он снова и снова проливает кровь.
— Господи, — закрыв глаза, шептал княжич, — твоя ли это воля, Господи? Ты ли направлял мою руку, Отец мой?
Ответа не было — Бог выше того, чтобы отвечать на молитвы. Но ответа и не требовалось. Даже если те люди погибли по воле Божьей, радость от их убийства была нечистой. Омерзительной. Радость была послана дьяволом. Уж о ком, о ком, а о Светоносном Наэйр знал предостаточно, и подобного рода убийства были по его части.
— Когда я убиваю, дьявол приходит в меня, — сказал Михаил отцу.
— Когда я убиваю, — произнес в ответ князь, — дьявол направляет мою руку. С этим ничего не сделаешь, сын. Такова наша природа. А не убивать мы не можем, потому что голод… — голос его стал хриплым и низким, — голод сильнее нас.
С этим ничего не сделаешь, сын. Такова наша природа. А не убивать мы не можем, потому что голод… — голос его стал хриплым и низким, — голод сильнее нас.
— Я не буду убивать.
— Это невозможно. Тебя вынудят, заставят, сами смертные сделают так, что тебе придется убивать. Снова и снова. Раз начав, уже нельзя остановиться. Ты поймешь, как только вновь почувствуешь голод.