— О-о, — сказал Ринсвинд. — Гм. Привет?
— Ты живой? — спросила она голосом, который ассоциируется с пляжными зонтиками, маслом для загара и прохладными напитками в длинных бокалах.
— Ну, надеюсь, что да, — ответил Ринсвинд, гадая, хорошо ли его железы, где бы они ни были, проводят сейчас время. — Хотя иногда я в этом сомневаюсь. А что это за место?
— Это дом Смерти, — ответила девушка.
— А-а, — Ринсвинд провел языком по пересохшим губам. — Что ж, приятно было познакомиться, но мне пора бежать…
Она всплеснула руками.
— О, не уходи! У нас здесь нечасто бывают живые люди. А мертвые — такие зануды, как ты считаешь?
— Уф, да, — с жаром согласился Ринсвинд, поглядывая на дверь. — С ними, небось, не поболтаешь.
— Только и слышишь: «Когда я был жив…» да «В наше время мы действительно знали, как дышать…», — она положила ему на руку маленькую белую ладонь и одарила его улыбкой. — Они настолько непоколебимы в своих привычках. Жуткая скукотища. Такие церемонные.
— То есть закостеневшие? — подсказал Ринсвинд, которого тащили в сторону арки.
— Вот именно. Как тебя зовут? Меня — Изабель.
— Э-э, Ринсвинд. Извини, но если это действительно дом Смерти, то что здесь делаешь ты? На мой взгляд, ты не похожа на мертвую.
— О, я здесь живу, — она пристально посмотрела на него. — Надеюсь, ты пришел не затем, чтобы спасти свою погибшую возлюбленную? Папочку это всегда раздражает, он говорит, хорошо, мол, я никогда не сплю, иначе меня постоянно будил бы топот юных героев, которые приходят сюда, чтобы забрать с собой толпу глупых девчонок.
— Что, часто такое бывает, да? — слабо поинтересовался Ринсвинд, шагая рядом с ней по затянутому черной тканью коридору.
— Все время. Но мне кажется, это очень романтично. Только когда уходишь, важно не оглядываться.
— Почему?
— Не знаю, — пожала плечами она. — Может, вид не очень впечатляющий. А ты, вообще, герой?
— Э-э, нет. Не в том смысле. На самом деле совсем нет. Фактически даже меньше того. Я просто зашел сюда в поисках моего друга, — обречено сказал он. — Ты его случаем не видела? Маленький, толстенький, много разговаривает, носит очки, забавная одежда?
Пока он говорил, его преследовало ощущение, будто он упустил нечто крайне важное. Он закрыл глаза и попытался вспомнить последние несколько минут разговора. Потом озарение ударило его, как мешок с песком.
— Папочка?
Изабель скромно потупила глаза.
— Вообще-то я приемная дочь, — призналась она. — Он говорит, что нашел меня, когда я была маленькой девочкой.
— Папочка?
Изабель скромно потупила глаза.
— Вообще-то я приемная дочь, — призналась она. — Он говорит, что нашел меня, когда я была маленькой девочкой. Все это очень печально… — ее лицо вдруг прояснилось. — Но пойдем, познакомишься с ним — сегодня у него в гостях друзья, и я уверена, что ему будет очень интересно с тобой встретиться. Он не так уж часто общается с людьми в неформальной обстановке. И я, по правде говоря, тоже, — добавила она.
— Извини, — остановил ее Ринсвинд. — Мы ведь говорим о Смерти, я правильно понял? Высокий, худой, пустые глазницы, мастак по части обращения с косой?
Она вздохнула.
— Да. Боюсь, внешность говорит не в его пользу.
Несмотря на истинность уже упоминавшегося факта, что Ринсвинд имел к магии примерно такое же отношение, как бузина в огороде — к дядьке в Анк-Морпорке, за ним тем не менее сохранялась одна привилегия, которая предоставляется людям, занимающимся искусством волшебства. На пороге смерти за ним должен был явиться сам Смерть (вместо того чтобы перепоручить эту работу какому-нибудь второстепенному мифологическому персонажу в человеческом обличье, как оно обычно бывает). Благодаря своей неорганизованности Ринсвинд уже несколько раз не умер в назначенное время, а если в мире и есть что-то, чего не любит Смерть, так это когда люди заставляют себя ждать.
— Послушай, я думаю, мой приятель просто куда-то отлучился, — объявил волшебник. — Он всегда так, это история всей его жизни, приятно было познакомиться, должен бежать…
Но она уже остановилась перед высокой дверью, обитой пурпурным бархатом. С другой стороны двери доносились голоса — жуткие голоса, такие голоса, которые обычное книгопечатание будет не в состоянии передать до тех пор, пока кто-нибудь не изобретет линотипную машину, встроив туда эхоотображатель и, если это возможно, шрифт, который будет выглядеть как нечто сказанное слизняком.
Вот что они говорили.
— ТЫ НЕ МОГ БЫ ОБЪЯСНИТЬ ВСЕ С САМОГО НАЧАЛА?
— Ну, если ты пойдешь с любой карты, кроме козыря, Юг возьмет две взятки, потеряв при этом одну Черепаху, одного Слона и одно Главное Таинство, а потом…
— Это Двацветок! — шепнул Ринсвинд. — Я узнаю этот голос где угодно!
— МИНУТОЧКУ… ЮГ — ЭТО ЧУМА?
— Ты чем слушаешь, он же все объяснил. А что, если бы Голод — как это там — пошел с козыря?
Это был причмокивающий, одышливый голос, практически заразный уже сам по себе.
— А, тогда ты смог бы побить только одну Черепаху вместо двух, — с энтузиазмом ответил Двацветок.
— Но если бы Война с самого начала сдал козырь, они не добрали бы две взятки?
— Вот именно!
— И ВСЕ-ТАКИ Я НЕ ПОНЯЛ. РАССКАЖИ-КА МНЕ ЕЩЕ РАЗ ПРО БЛЕФ, МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, Я УЖЕ НАЧАЛ УЛАВЛИВАТЬ ОБЩИЙ ПРИНЦИП.