Пинок угодил противнику прямо в коленную чашку. Архидруид громко завопил, выронил оружие, и в то же самое мгновение послышался негромкий, омерзительно чавкающий звук. Жрец упал навзничь. Стоящий у него за спиной невысокий человечек с длинной бородой вытащил из тела меч и вытер его пригоршней снега.
— Опять меня мучает проштрел. Шокровища жабирайте шами, — сказал он.
— Сокровища? — слабо переспросил Ринсвинд.
— Ну ожерелья и прочую дребедень. Жолотые цепи. Жолота ждешь полно. Вот вам и друиды, — прошамкал старик. — Ничего, кроме украшений, украшений и украшений. А кто эта девушка?
— Она не хочет, чтобы мы ее спасали, — сказал Ринсвинд.
Девушка с вызовом взглянула на старика из-под размазавшихся век.
— Плевал я на это, — он одним плавным движением подхватил ее на руки, слегка пошатнулся, выкрикнул что-то про артрит и свалился наземь.
— Не штой прошто так, ты, тупая корова. Помоги мне поднятьшя, — немного погодя пробурчал он из лежачего положения.
К великому удивлению Ринсвинда и, несомненно, к своему собственному, девушка послушалась.
Ринсвинд тем временем пытался привести Двацветка в чувство. На виске маленького туриста виднелась неглубокая царапина, но Двацветок упорно пребывал без сознания, а на лице его застыла слегка ненормальная улыбка. Его дыхание было неглубоким и — странным.
А еще он показался Ринсвинду очень легким. Не просто легким, невесомым. С тем же успехом волшебник мог поднимать тень.
Он припомнил, что слышал однажды, будто друиды применяют необычные и ужасные яды. Разумеется, он также слышал — обычно от тех же самых людей, — что у всех мошенников близко посажены глаза, что молния никогда не ударяет в одно и то же место дважды и что если бы боги хотели, чтобы люди летали, то дали бы им билет на самолет.
Разумеется, он также слышал — обычно от тех же самых людей, — что у всех мошенников близко посажены глаза, что молния никогда не ударяет в одно и то же место дважды и что если бы боги хотели, чтобы люди летали, то дали бы им билет на самолет. Но что-то в Двацветковой легкости напугало Ринсвинда. Напугало до полусмерти.
Он поднял глаза на девушку. Она стояла, перекинув старика через плечо, и смотрела на волшебника с едва заметной извиняющейся улыбкой. Откуда-то из области ее поясницы послышалось:
— Вше жабрали? Давайте двигать отшюда, покуда они не вернулишь.
Ринсвинд сунул Двацветка подмышку и потрусил следом. Больше ему ничего не оставалось…
У старика была большая белая лошадь, которую он оставил привязанной к сухому дереву в заснеженном овраге, расположенном в некотором отдалении от кругов. Животное было гладким и лоснящимся, а производимое им общее впечатление великолепного боевого скакуна лишь самую малость нарушалось привязанным к седлу противогеморройным кольцом.
— Ладно, отпушти меня. В переметной шумке лежит бутылка ш раштиранием, ешли ты не против…
Ринсвинд как можно любезнее прислонил Двацветка к дереву и в свете луны — скорее в слабом красноватом свечении грозной новой звезды — впервые по-настоящему разглядел своего спасителя.
Один из голубых глаз прятался под черной повязкой. Тощее тело, которое сейчас чуть не звенело от напряжения, добела раскаленное сводящей сухожилия судорогой, покрывала целая сеть шрамов, а зубы, очевидно, давным-давно ушли на покой.
— Тебя как зовут? — спросил волшебник.
— Бетан, — ответила девушка, полной горстью втирая в спину старика вонючую зеленую мазь.
Попроси ее кто-нибудь задуматься, какого рода события могут случиться после того, как ее спасет с жертвенного камня для девственниц герой на белом коне, вряд ли девушка упомянула бы растирание. Однако сейчас, когда выяснилось, что растирание — это все, что с тобой происходит, спасенная дева была преисполнена решимости справиться со своим заданием наилучшим образом.
— Я имел в виду его, — сказал Ринсвинд.
Один яркий, как звезда, глаз взглянул ему в лицо.
— Меня жовут Коэн, парень.
Руки Бетан остановились.
— Коэн? — переспросила она. — Коэн-Варвар?
— Он шамый.
— Погоди-погоди, — вмешался Ринсвинд. — Коэн — это такой здоровенный мужик, шея как у быка, а на груди мускулы, словно мешок с футбольными мечами. То есть он величайший воин Диска, легенда при жизни. Помню, как мой дед говорил мне, что видел его… мой дед говорил мне… мой дед…
Он запнулся, смешавшись под буравящим его взглядом.
— О-о, — сказал он. — Разумеется. Прости.
— Да, — вздыхая, отозвался Коэн. — Правильно, парень. Я — жижнь при легенде.
— О боги! — изрек Ринсвинд. — Сколько ж тебе лет, если точно?
— Вошемьдешят шемь.
— Но ты был самым великим! — воскликнула Бетан. — Барды до сих пор слагают о тебе песни.
Коэн пожал плечами и негромко взвыл от боли.
— Я ни ражу не получал от их гонораров отчишлений, — он уныло посмотрел на снег. — Это шага вшей моей жижни. Вошемьдешят лет я отдал этой профешшии, и што нажил жа это время? Ревматижм, геморрой, нешварение желудка и што ражличных рецептов шупа. Шуп! Я ненавижу шуп!
Бетан наморщила лоб.
— Шуп?
— Суп, — пояснил Ринсвинд.
— Да, шуп, — с несчастным видом подтвердил Коэн. — Понимаешь, мои жубы… Когда у тебя нет жубов, никто тебя вшерьеж не принимает.
Тебе говорят: «Пришядь у огня, дедушка, поешь шуп…» — он остро взглянул на Ринсвинда. — Паршивый у тебя кашель, парень.
Волшебник отвел взгляд, не в силах смотреть Бетан в лицо. И вдруг сердце его упало. Двацветок до сих пор сидел, прислоненный к дереву, и пребывал в мирно-бессознательном состоянии. Вид у него был такой укоризненный-укоризненный.