— О нет, — воскликнул он. — Там, откуда я приехал, жрецы — это праведные люди, посвятившие жизнь бедности, добрым делам и изучению природы богов.
Ринсвинд обдумал предложенный вариант.
— И никаких жертвоприношений?
— Абсолютно никаких.
Ринсвинд сдался.
— Ну, — буркнул он, — по-моему, эти твои жрецы не так уж и святы.
Где-то неподалеку раздался громкий рев целого оркестра бронзовых труб. Ринсвинд оглянулся вокруг. Рядом медленно двигалась колонна друидов, которые несли длинные серпы, увешанные пучками омелы. Далее следовали многочисленные младшие друиды и ученики, играющие на самых разнообразных ударных инструментах, которые традиционно считались отгоняющими злых духов и, весьма вероятно, таковыми и являлись.
На камнях, которые зловеще выделялись на фоне залитого зеленью неба, свет факела рисовал возбуждающие и эффектные узоры. Над Пупом замерцали и засверкали среди звезд переливчатые полотнища «аврора кориолис» — центрального сияния, порождаемого миллионами танцующих в магическом поле Диска ледяных кристаллов.
— Белафон мне все объяснил, — прошептал Двацветок. — Мы станем свидетелями освященной веками церемонии, воспевающей Единство Человека и Вселенной. Именно так он и сказал.
Ринсвинд бросил кислый взгляд на процессию. Теперь, когда друиды рассыпались вокруг огромного плоского камня, возвышающегося посредине круга, он не мог не заметить привлекательную, хотя и несколько бледноватую юную особу. У нее было: на теле — длинное белое платье, на шее — золотая гривна, на лице — смутная обеспокоенность.
У нее было: на теле — длинное белое платье, на шее — золотая гривна, на лице — смутная обеспокоенность.
— Она жрица? — спросил Двацветок.
— Не уверен, — медленно ответил Ринсвинд.
Друиды запели. Песнь, как показалось волшебнику, получилась очень неприятной и довольно заунывной. Судя по звучанию, она вот-вот должна была перерасти в резкое «крещендо». Вид девушки, укладывающейся на большой камень, только подтвердил ход мыслей волшебника.
— Я хочу остаться, — сказал Двацветок. — Я считаю, что подобные церемонии возвращают нас к примитивной простоте, которая…
— Да, да, — перебил его Ринсвинд. — Но, к твоему сведению, они собираются принести ее в жертву.
Двацветок бросил на него изумленный взгляд.
— Что, убить ее?
— Да.
— Зачем?
— Я откуда знаю? Чтобы хлеб рос, чтобы луна поднималась или еще зачем-то. А может, им просто нравится убивать людей. Вот тебе твоя религия.
Он начал ощущать глухой низкий звук, не столько слышимый, сколько воспринимаемый всем телом и исходящий от соседнего камня, под поверхностью которого мелькали крошечные пятнышки света, похожие на вкрапления слюды.
Двацветок попеременно то открывал, то закрывал рот.
— Неужели они не могут использовать цветы или, к примеру, ягоды? — наконец предложил он. — Вроде как символически?
— Нет.
— А кто-нибудь пытался?
Ринсвинд вздохнул.
— Послушай, — сказал он. — Ни один уважающий себя верховный жрец не станет возиться с трубами, процессиями, знаменами и тому подобными штуками, чтобы потом воткнуть нож в нарцисс и парочку слив. Посмотри правде в глаза: эти заморочки насчет золотых ветвей, смены времен года и прочей муры сводятся попросту к сексу и насилию.
К его изумлению, губы Двацветка задрожали. Турист не только смотрел на мир сквозь розовые очки — он воспринимал его розовым мозгом и слышал розовыми ушами.
Песнь неотвратимо перерастала в «крещендо». Главный друид проверил на пальце остроту своего серпа. Глаза присутствующих были обращены за круг, к каменной глыбе на заснеженных холмах, из-за которой должна была появиться луна, выступающая этой ночью в качестве заезжей звезды.
— Тебе бесполезно…
Ринсвинд разговаривал сам с собой.
Тем не менее промерзший пейзаж за пределами круга был не таким уж безжизненным. Во-первых, как раз сейчас к друидскому святилищу подтягивался отряд волшебников, поднятый по тревоге Траймоном.
И во-вторых, из-за лежащего поблизости камня за происходящим наблюдала некая маленькая и одинокая фигурка. Один из величайших мифов Диска с явным интересом следил за событиями, разворачивающимися в центре каменного компьютера.
Он увидел, как друиды закружились и запели, увидел, как главный друид поднял серп…
И услышал голос.
— Послушайте! Извините! Могу я высказаться?
Ринсвинд отчаянно оглянулся вокруг в поисках путей спасения. Их не было. Двацветок стоял у алтарного камня с поднятым вверх пальцем и всем видом выражал вежливую решимость.
Волшебник припомнил день, когда Двацветок, которому показалось, что прохожий погонщик слишком сильно хлещет свой скот, произнес речь о необходимости хорошего обращения с животными, в результате чего он, Ринсвинд, оказался сильно помятым и слегка окровавленным.
Друиды смотрели на туриста с таким выражением, которое обычно приберегают для обезумевших овец или для внезапно выпавшего дождя из лягушек. До Ринсвинда слова Двацветка доносились еле-еле, но все же он расслышал несколько фраз типа «самобытные народные обычаи» и «орешки и цветочки».
Потом похожие на пучок сырных палочек пальцы зажали ему рот, и исключительно острое лезвие впилось в его адамово яблоко.