А теперь и он стал полноправным членом их маленького общества.
«Такова теперь моя жизнь, — размышлял он, — в гигантском лабиринте, в окружении чудовищ». Его наполнял смертельный яд горечи. Вопли Алби, немного ослабленные расстоянием, однако хорошо различимые, ещё больше растравляли душу. Он вынужден был зажать уши руками.
Наконец, наступил вечер, солнце пошло на закат, и раздался знакомый грохот закрывающихся на ночь Дверей. Томас не помнил что происходило с ним до того момента, как он очнулся в Ящике, но был уверен: он только что прожил худшие сутки своей жизни.
Вскоре после наступления темноты Чак принёс ему ужин и большой стакан воды.
— Спасибо, — сказал Томас и почувствовал прилив теплоты и признательности к мальчику. Со всей быстротой, на которую были способны его ноющие руки, он подхватил на вилку макароны с мясом и набил полный рот. — Как же мне этого не хватало! — промямлил он, сделал гигантский глоток воды и снова кинулся в атаку на еду. Он даже не догадывался, до чего был голоден, пока не начал есть.
— Ну ты и жрёшь, смотреть противно, — фыркнул Чак, устраиваясь рядом на скамейке. — Ну прямо оголодавший свин, уминающий свой плюк.
— Гы-гы, как смешно, — с налётом сарказма в голосе отозвался Томас. — Пошёл бы повеселил гриверов, то-то бы они обхохотались.
На мордашке Чака промелькнуло выражение обиды, и Томас действительно почувствовал себя свиньёй, но лицо мальчика почти тотчас разгладилось.
— Да, спасибо, напомнил — о тебе теперь разговоры на всю деревню.
Томас выпрямился, не совсем уверенный, как ему к этому отнестись.
— Это ещё что за чушь?
— А, ну да, сейчас, дай подумать. Во-первых, ты попёрся в Лабиринт несмотря на запрет, да ещё и на ночь глядя. Потом тебе стукнуло в голову превратиться в человеко-обезьяну, и ты пошёл прыгать по лианам и развешивать людей на стенках. Дальше. Ты стал первым, кто провёл целую ночь за пределами Приюта и остался в живых. И напоследок угрохал четверых гриверов. Подумаешь, невидаль. Вот не могу понять, с чего бы это нашим кумушкам трепать языками.
Томас преисполнился было гордости, но она быстро увяла; юноше даже стало немного стыдно за только что испытанную радость: Алби был прикован к постели и кричал от невыносимой боли. Кто знает, может, вожак сейчас жалел, что остался жив.
— Заманить их и отправить с Обрыва была идея Минхо, а не моя.
— А он другое утверждает. Говорит, видел, как ты проделал фокус «выжди-и-увильни», и тоже решил им воспользоваться — у Обрыва.
— Фокус «выжди-и-увильни»? — переспросил Томас, закатив глаза. — Тоже мне фокус. Да его любой идиот смог бы проделать.
— Ой, вот только не надо скромничать! То, что ты провернул — просто невероятно. Вы оба, ты и Минхо.
Но Томас в сердцах швырнул пустую тарелку на землю:
— Тогда почему мне так паршиво, Чак? Может, скажешь, а?
Томас всматривался в лицо Чака в поисках ответа, но, судя по всему, у мальчика его не было. Он лишь сцепил ладошки, наклонился, опершись локтями о коленки, и повесил голову.
Он лишь сцепил ладошки, наклонился, опершись локтями о коленки, и повесил голову. Потом чуть слышно прошептал:
— Потому же, почему нам всем паршиво.
Так, в молчании, они сидели несколько минут, когда к ним пришёл бледный, как смерть, Ньют. Парень уселся на землю перед ребятами. На нём лица не было от расстройства и тревоги. И всё равно — Томас был рад его появлению.
— Думаю, самое худшее позади, — проговорил Ньют. — Бедняга теперь продрыхнет дня два, а потом всё наладится. Ну, будет покрикивать время от времени.
Томас и вообразить не мог, насколько страшно было испытание, через которое проходил Алби. Правда, для него, Томаса, весь процесс Превращения оставался загадкой. Он повернулся к старшему товарищу, стараясь говорить как ни в чём не бывало:
— Ньют, что это такое — Превращение? Серьёзно, никак в толк не возьму.
Ответ Ньюта озадачил его.
— А ты думаешь, мы возьмём? — выпалил бывший Бегун, взметнув руки кверху и затем ударив ладонями по коленям. — Всё, что нам, на фиг, известно — это если гривер воткнёт в тебя свою долбаную иглу, то ты должен либо получить шприц грив-сыворотки, либо отдать концы. Если получишь сыворотку, то у тебя всё тело идёт вразнос, дрожишь, как в лихорадке, кожа вздувается и становится дурацкого зелёного цвета, а ещё весь облюёшься на фиг с ног до головы. Ну что, хватит с тебя объяснений, Томми?
Томас нахмурился. Не хотелось ещё больше выбивать Ньюта из колеи, но ему нужны были ответы.
— Да нет, я знаю, это паршиво — видеть, как твой друг мучается, но я хочу знать, что происходит по сути. Почему вы называете это Превращением?
Ньют смягчился, сгорбился — казалось, что он даже как-то уменьшился в росте, — и вздохнул.
— Оно возвращает воспоминания. Не все и не полностью, только обрывки, но это настоящие воспоминания о том времени, что было до прибытия в это долбаное место. У любого, кто подвергся Превращению, потом начинаются выверты, хотя, обычно, всё идёт не так худо, как у бедняги Бена. Это как будто тебе возвращают твою прежнюю жизнь, а потом тут же забирают обратно.
Мозг Томаса лихорадочно работал.
— Ты уверен?
Лицо Ньюта приняло озадаченное выражение.