— Во-первых, — Разозлился я, — Не разбрасывайся едой! Во-вторых, прежде чем причинить другому боль или страдание, советую вначале опробовать это на себе! В-третьих. Выбери сама, как тебя называть, я не собираюсь обращаться к прислуге со словами — миледи Ортензия! И последнее, припомни, умеешь ли ты хоть что-нибудь делать своими руками, чтобы нам не попасть впросак?!
— Да почему ты… так со мной разговариваешь?! — Она приподняла, было, ручку для пощечины, но припомнив, чем это чревато, с усилием опустила её на колени. — Где тебя так воспитали?
Ну, ну. Я еще не забыл, что это самое большое оскорбление для благородного дворянина, не воспитывавшегося в пажеском корпусе. Сообщить ему, что его мать, бабушки, тети и прочие принимавшие участие в воспитании родственницы, просто деревенские клуши.
По всем правилам я должен сейчас надуться и не обращать на выходки миледи никакого внимания. Но, ты уж прости, меня, Зигель, я так поступать вовсе не намерен!
— А тебе уже не нравится мое воспитание? — Перегнувшись через корзинку, я почти прижал миледи плечом к стенке повозки. — Как же так, дорогая, ведь еще ночью… ты была так в меня влюблена! А у любимых, как всем известно, нет недостатков! Ну, взгляни же мне в глаза… ведь ты же еще собираешься выйти за меня замуж?!
Она отодвинулась от меня, вжалась в оббитые дешевым ситцем доски, и следила за моим пальцем, приближающимся к её подбородку с таким отвращением и ужасом, точно это была по крайней мере змея.
Никогда еще девушки не шарахались от меня с таким испугом… даже когда на мне не висела иллюзия смазливого личика Зигеля.
И это оскорбило и до глубины души возмутило меня. Потому что подтверждало самые худшие подозрения о причинах такой внезапной горячей любви миледи к бедному Зигелю!
А ведь посмотреть на нее со стороны — девчоночка простушка! Голубенькие глазки, рыжеватые бровки… худенькая, почти мальчишечья фигурка… веснушки, ярко проявленные сегодняшним солнцем… Даже дурной мысли при взгляде на такую не мелькнет! Девочка одуванчик! А внутри жадная, корыстная и бессердечная паучиха! Из той породы, что сразу после свадьбы сжирают своих избранников!
— Ну, так как насчет любви?! — Все теснее прижимал я паучиху в угол, и думал при этом, будет ли считаться угодным всеслышащему, если я ее чуть придушу и сброшу с этого моста?!
Чтобы она больше никогда никого не сожрала?
Или… не стоит пачкать руки?!
— Зигель… не надо… — Краснея под моим задумчивым взглядом, прошептала Ортензия, и я опомнился.
Нет, наверное, всеслышащий все же не одобрит такого решения проблемы. Её нужно поймать на горячем и судить… а пока… пусть живет!
— Ну, Орти, раз ты не хочешь есть, сбегай, вымой в реке кружки! — Отстранившись от нее, холодно командую я и с удовольствием слежу, как на ее лице возмущение сменяется разочарованием, потом досадой, покорностью…
Через минуту наблюдаю за неуклюжими попытками миледи спрыгнуть с повозки, не выпуская при этом кружек из рук. Интересно, а её-то где воспитывали, если она такой простой вещи сама сообразить не может?! Что можно сначала поставить кружки на скамью, спрыгнуть, потом их взять?!
Ой-ей-ёй! Какой неудачный кульбит! Надеюсь, хоть кружки уцелели?
А что это, она, интересно, не встает?! Ждет, пока я прибегу и начну ее поднимать? А вот это дудки! Где ты видала, чтобы милорды бежали со всех ног поднимать мальчишку слугу?! Скажи спасибо, что за кучера я пока сижу сам! Хотя, признаю, делаю неправильно. В городке это сразу обратит на себя внимание. И пойдут ненужные Зигелю разговоры.
Значит, первым пунктом нашей дальнейшей программы станет обучение кучерскому делу!
Миледи, тщетно прождав несколько минут моей помощи, кое-как поднялась сама и держа выпачканные грязью руки как можно дальше от себя, поплелась к реке.
Интересно, а она, что, думает, кружки к ней сами прибегут? Да почему же с ними так трудно-то, с этими богатенькими девушками?! А ведь кажутся такими умными и всезнающими, пока сидят в своих замках, в окружении кучи слуг?
Я уже привел лошадей и запряг их в повозку, когда из-под моста, наконец, вылезла миледи. Вся забрызганная водой и с разводами грязи на щеке. Сердито сопя, подошла к повозке с намерением на нее влезть, но натолкнулась на мою фигуру, загородившую ей путь.
Она шагнула влево, намереваясь обойти меня стороной, я шагнул туда же. Она вернулась назад, вернулся и я.
— Ты меня нарочно не пускаешь?
Наконец-то до нее дошло!
— Нет, я просто хочу посмотреть на вымытые кружки. — Безразлично пожав плечами, сообщил я.
— Но я же упала! — Голубые глазки смотрят на меня с таким возмущением, словно это я ее уронил.
Хотя… моя бы воля!
— Но ты же ничего себе не сломала? Нет?! Значит, вполне можешь помыть кружки. И даю подсказку, та, которая утонет — будет твоя!
— А если утонут обе? — Дерзко интересуется миледи, крепко стискивая от бешенства кулачки.
— Будешь нырять, пока не поймаешь мою. А потом тебе придется догонять повозку, так как времени даю ровно пять минут. Ну, что стоишь? Время пошло!
Взглянув на меня с откровенной ненавистью, она поворачивается и идет подбирать кружки.
За пять минут она, разумеется, не управилась, но я тронул лошадей только в тот момент, когда из-под моста появились спутанные соломенные лохмы. Кое-где в них запутался мусор и прошлогодняя паутина, но это только добавляло достоверности образу мальчишки кучера, поэтому я ничего не сказал миледи об этих природных украшениях.