— Ну вот и все.
Он вытащил из кармана грязный кусок вяленой рыбы и принялся жевать. Синяка деликатно поерзал, вздохнул, однако промолчал, но капитан извлек из того же кармана еще более грязную корку белого хлеба и сунул ее Синяке.
— Где госпожа Вальхейм? — спросил Синяка, взяв хлеб и тут же положив его за щеку.
— Была жива полчаса назад, — ответил Ингольв хмуро.
Пушка выстрелила снова. Синяка вдруг сообразил, что возле южных ворот никаких пушек быть не должно, и в ужасе посмотрел на капитана. Угадав его мысли, Ингольв спокойно сказал:
— А, сообразил, что к чему. Жаль, что тебя скоро убьют. Ты умный паренек.
— Откуда там пушки?
— Не все коту масленица. Альхорн ударил со стороны Темного Леса. С севера у нас теперь Бьярни, а с юга Альхорн. Угадай, каков будет финал?
Он вытащил из кармана еще один замусоленный кусок рыбы, разорвал пополам, и они с Синякой еще поели.
— Кто же все-таки взорвал пороховой склад? — спросил Синяка. У него все не находилось времени на этот вопрос. На самом деле теперь это было уже безразлично, но уж больно тоскливо делалось от молчания.
Ингольв так же лениво ответил:
— Демер.
Синяка беззвучно вздохнул и задал совсем уж безнадежный вопрос:
— Он жив?
Глядя ему в глаза, Ингольв еле заметно покачал головой.
Синяка беззвучно вздохнул и задал совсем уж безнадежный вопрос:
— Он жив?
Глядя ему в глаза, Ингольв еле заметно покачал головой.
Демер погиб, подумал Синяка и постарался ощутить печаль, но не смог. Тогда он попробовал вызвать в своей душе хотя бы раскаяние — все-таки Демер был одним из организаторов восстания. Быть может, именно он спас честь старого Ахена в глазах будущих поколений. Но и раскаяния Синяка не почувствовал. Боль утраты вызывала у него гибель совсем другого человека — хорошо, что Ингольв не догадывается.
Несколько дней назад, пробираясь переулком Висельников, который был «ничейной землей», Синяка заметил в одной из подворотен странное свечение. Словно горел на снегу опрокинутый факел. Солнце уже садилось, и его красноватые лучи пылали так, будто кто-т о срезал их серпом и связал в сноп. Синяка сделал несколько осторожных шагов и замер. В подворотне золотом сверкала длинная светлая коса — одна из четырех кос Амды. Он не мог не узнать этих волос.
Он опустился на колени, взял косу в руки. Медные пластинки, свисавшие с косы гирляндой, звякнули. Судя по пятнам, волосы обрезали наспех, окровавленным мечом. Синяка зарылся в косу лицом, вдыхая запах пороха и еле слышный сладковатый аромат какого-то восточного масла, которое Амда втирала в виски. Потом, с косой в руках, встал и бесшумно прокрался в подворотню.
Она лежала там. Племянница Бракеля сжимала в левой руке нож, из правой бессильно выпал меч. Два арбалетных болта, один пониже другого, торчали у нее в груди. Они уже покрылись инеем. На кожаной куртке остались два темных пятна. И кто-то срезал ей косы, как публичной женщине. На окровавленном снегу золотые волосы горели, как живые.
Синяка взял застывшее тело Амды на руки и уложил ее на ступеньки жилого дома. Морозя пальцы, подобрал косы, свернул их и положил ей на грудь. Один глаз Амды был приоткрыт и белесо поблескивал.
Внезапно он понял, что за ним следят. Он замер, потом мгновенным движением метнулся в тень. Он еще не понял, с какой стороны исходит угроза, и потому прижался спиной к стене подворотни и нащупал на поясе нож. Еле заметное движение совсем рядом, потом сиплый голос:
— Я успею выстрелить раньше, чем ты нападешь.
Синяка знал, что это правда, и, задыхаясь, ответил:
— Я бросаю нож. Ты этого хочешь?
— Да, — отозвался сиплый голос. Синяка выронил нож на булыжную мостовую, так, чтобы тот зазвенел. Голос в темноте рассмеялся.
— Болван, — проговорил он, — разве ты не знаешь, что Завоеватели пленных не берут? Я разрежу тебя на куски.
В этот миг Синяка узнал этот голос.
— Хильзен, — сказал он и почти физически ощутил удивление человека, скрывающегося в темноте.
— Кто здесь? — спросил он.
— Я, Синяка.
Завоеватель выругался вполголоса. Синяка, уже не таясь, подобрал свой нож, и враги вместе вошли во двор. Теперь, когда они оказались на свету, Синяка разглядел, каким исхудавшим, черным было лицо молодого человека. Хильзен как будто сразу постарел на полвека. Темные глаза ввалились, их как будто припорошило пеплом. Хильзен посмотрел на убитую девушку и совсем тихо спросил:
— Зачем ты это сделал?
Синяка покачал головой:
— Я не убивал ее. — И дрожащим от смертельной обиды голосом добавил:
— И уж тем более не хотел надругаться над мертвой.
Хильзен вдруг разрыдался — громко, надрывно, без слез.
Запрокинув голову, он судорожно хватал воздух раскрытым ртом.
— Прости, — выговорил он наконец. — Конечно, ты не мог этого сделать. У меня помутился рассудок…
Синяка вдруг заметил, что весь дрожит.
Неожиданно Хильзен отстранился от него и посмотрел словно издалека. Чужим и враждебным стал его взгляд, и Синяка невольно отступил в тень и снова взялся за нож.
Хильзен шевельнул пистолетом, который держал в опущенной руке.
Синяка повернулся и зашагал прочь. Каждую секунду он ждал, что сейчас пуля вопьется в спину между лопаток. Но Хильзен не стрелял. Он смотрел ему вслед, и взгляд этих мертвых черных глаз преследовал Синяку до тех пор, пока он не скрылся за поворотом.