Норг поперхнулся и побагровел.
Хильзен рывком поднял Синяку. При этом рукав синякиной куртки зацепился за край заслонки, ветхая ткань треснула, и рукав повис на нитке.
— Тьфу, — с сердцем сказал Хильзен.
Он поудобнее подхватил Синяку, оказавшегося на удивление тяжелым, и заметил, что на руке чуть пониже локтя у того выжжен знак: сова на колесе. Он попробовал вспомнить, где недавно видел этот символ, но не смог.
— Он все равно помрет, зря стараешься, — вздохнул Норг, но Хильзен счел его слова недостойными ответа.
— Его нужно отнести в город и найти кого-нибудь, кто будет за ним присматривать, — сказал он и вдруг вскинул на Норга глаза. — Может быть, твоя… как ее? Далла… Может быть, она согласится? Ты говорил, она добрая…
Норг помялся чуть-чуть, а потом сказал:
— Она-то, может, и согласится, да я не хочу. — Он опасливо покосился на Синяку. — Понимаешь, там девочка, Унн… вдруг с ней что-нибудь случится…
Хильзен посмотрел на свои ногти и сказал:
— Если Бьярни его увидит сейчас, он просто вышвырнет его вон.
— Потащили… — решительно произнес Норг. — Там придумается.
Хильзен понес Синяку вниз по лестнице. Синякины ноги бессильно волочились по полу. Норг подобрал с лавки свой теплый плащ и пошел следом.
Плащ у Норга был приметный: в свое время арбалетные болты его буквально изорвали, однако упрямый Завоеватель наотрез отказался расстаться с этими лохмотьями и поставил заплатки из лисьего меха. Заплатки торчали клочьями и придавали плащу сходство с облезлой шкурой.
— Погоди, — сказал Норг, нагоняя Хильзена уже на площади перед башней, — одень-ка его потеплее.
Хильзен завернул Синяку в плащ, и Норг взял его на руки, как ребенка.
— Какой горячий, — пробормотал он и огляделся по сторонам. — Ладно, куда потащим?
Хильзен переступил с ноги на ногу, слушая, как хрустит снег. Город, утонувший в сугробах, лежал вокруг, темный и безмолвный. Где-то в домах, уцелевших после осады и штурма, притаились люди, но они пережили достаточно страха, чтобы выдать сейчас свое присутствие.
Уже начинало темнеть — дни были короткими.
— Вперед, — угрюмо сказал Хильзен. — В конце концов, кроме нас, в этом городе кто-нибудь еще остался.
— Сомневаюсь, — сказал Норг.
Развалины и снег — больше ничего. Норг вполголоса сокрушался о том, что не захватили с собой факел, хотя луна уже взошла и светила довольно ярко. Синяка вдруг надрывно закашлял, содрогаясь у Норга на руках. Норг прикрыл его рот огромной ладонью, царапая мозолями синякины треснувшие губы.
— Слушай, Хильзен, — сказал Норг. — Самая легкая смерть — замерзнуть.
— Он осмотрелся по сторонам и показал на огромный мягкий сугроб. — Это лучше, чем промаяться еще с неделю и все равно сдохнуть.
Хильзен молчал. Он понимал, что друг его прав, но Хильзену еще не случалось бросать беспомощных людей на произвол судьбы, и он не слишком хорошо представлял себе, как это делается.
Они стояли на улице Черного Якоря. Здесь было так же темно и пустынно, как и повсюду. Дома казались черными глыбами среди синего снега. И вдруг в одном окне Хильзен приметил свет. Окно было затянуто плотной шторой, но недостаточно тщательно, и бледная полоска от горящей керосиновой лампы пробивалась на улицу.
— Смотри, — сказал Хильзен.
Норг поудобнее взял Синяку и широким шагом двинулся к дому.
— Стой! — сказал Хильзен.
— Чего?
— Не ходи.
— То ходи, то не ходи… Тебя не поймешь, умник. Если в окне свет, значит, там люди.
— Мы даже не знаем, что там за люди, — сказал Хильзен.
Норг фыркнул, как тюлень.
— Какая-нибудь несчастная семья. После того, как мы их побили, эти горожане жмутся друг к другу, как котята в коробке, и дрожат…
— И взрывают наши склады, — напомнил Хильзен.
— Я не понимаю, чего ты хочешь? — разозлился Норг. — Сейчас мы постучим в дверь, проломим пару черепов, а тем, кто уцелеет, всучим нашего Синяку, вот и все.
— Чтобы они перерезали ему горло, — сказал Хильзен. — Давай его сюда.
Он протянул к Синяке руки, и Норг слегка отстранился.
— Что, все-таки в сугроб? — сказал он нехотя.
— Давай, — повторил Хильзен. Он опустил Синяку на снег, встал рядом на колени и принялся бить его по щекам и тереть ему руки снегом.
Синяка снова закашлялся. Потом хрипло прошептал:
— Не бей меня…
— Это я, — сказал Завоеватель. — Я, Хильзен.
Мутные синие глаза остановились на бледном пятне лица. Хильзен схватил Синяку за плечи и поставил на ноги.
— Видишь? — сказал он, настойчиво сжимая его плечо и показывая на полоску света в окне. — Иди туда, проси помощи. Тебя убьют, если ты больной вернешься в башню.
Синяка шатался в руках Хильзена.
— Почему убьют? — спросил он заплетающимся языком.
Хильзен не ответил.
Синяка шагнул вперед. До дома было всего несколько метров. Он протянул руки, коснулся стены. Стоя за углом, оба друга прислушивались к шагам в гулком подъезде. Потом все стихло.
— Похоже, впустили, — сказал Норг. — Наверное, проклинают нас и жалеют бедного парня.
— Да уж, — фыркнул Хильзен.
— Да уж, — фыркнул Хильзен. — Пойдем отсюда.
Анна-Стина Вальхейм расставляла на скатерти чашки. Чая в доме давно уже не было, пили пустой кипяток. В комнате было тепло и уютно. На стене возле окна, задернутого черной шторой, висели две горящие керосиновые лампы.