Услышав шаги, Далла остановилась, и ее золотисто-карие глаза, все еще сияющие нежностью, обратились в сторону Норга. Эта нежность, которая предназначалась дочери, погасла не сразу, но несколько мгновений спустя ее ласковый взгляд стал тусклым и испуганным, как обычно.
Зато Унн с визгом повисла у Норга на шее. Он схватил девчушку и забросил ее на печку, откуда тут же свесилась довольная рожица. Далла стояла перед ним, опустив руки. Менуэт, уже ненужный и бессмысленный, звучал все медленнее, и когда он стих, оборвавшись на середине мелодии, Норг решительно подошел к женщине и взял ее за подбородок. Ее губы задрожали. Норг увидел, как в карих глазах тихо зажигается золотистый свет. Далла слабо улыбнулась.
Норг осторожно привлек ее к себе. От его волос пахло порохом.
Вдалеке опять что-то взорвалось, и стаканы в буфетике Даллы тоненько задребезжали. Норг отстранился от нее и вынул нож. Женщина доверчиво смотрела на его руки. Она не боялась, и он поймал себя на том, что благодарен ей за это.
Он сорвал с постели простыни и распорол их на полосы для перевязок. Та же участь постигла чистые скатерти Даллы. Присев на край постели, Далла принялась быстро сматывать куски полотна.
Оглядев комнату, Норг взял с полки салфетку, вынул из-за пазухи краюху хлеба и мешочек с сахаром, завязал все это в узелок и сунул в руки Далле. Потом снял с печки Унн и завернул ее в старый плед. Девочка с готовностью пристроила голову у него на плече.
Далла накинула серый платок, взяла полотно, нарезанное на полосы, и узелок с хлебом. Норг с ребенком на руках вышел из дома; женщина пошла за ним. Они поднялись по Первой Морской улице к башне. Норг спешил. Далла следовала за ним, как привязанная, шаг в шаг.
На втором этаже башни, где размещались раненые, Хилле таскался с кадушкой, в которой плескалась горячая вода.
Норг усадил девочку на сундук возле печки. Далла осталась стоять посреди комнаты, и серый платок упал ей на плечи.
Коренастый Тоддин уставился на нее со спокойным любопытством. Краем уха он, конечно, слышал, что Норг загулял с какой-то местной женщиной, но он никак не предполагал, что она окажется суровой золотоволосой красавицей, да еще с ребенком. Тоддин почему-то считал, что подругой Норга непременно должна была стать какая-нибудь пышная пятнадцатилетняя девица, смешливая и безмозглая до святости.
Далла строго посмотрела на Хилле, который, в свою очередь, вытаращил на нее свои оленьи глаза и прижал к груди кадушку, как родную. Он пробормотал несколько бессвязных слов, таких же грязных и невинных, как он сам, а потом заметил Унн, поставил кадушку и небрежной походкой двинулся к сундуку — знакомиться.
Норг сказал Тоддину:
— Если меня убьют, женись на ней, Деревяха.
Тоддин еще раз посмотрел на женщину и завистливо сказал:
— Вот бы тебя убили.
Но Норг не поддержал шутки.
— Я не хочу, чтобы она пошла по рукам.
Тоддин с сомнением покосился на серьезное лицо Даллы.
— Как ее хоть зовут? — спросил он.
— Далла.
— Далла.
Услышав свое имя, женщина обернулась. Норг улыбнулся ей и снова заговорил с Тоддином.
— Она поможет тебе с ранеными.
— Весьма кстати, — буркнул Тоддин.
— Пока, Деревяха, — сказал Норг. — Я пошел.
Он двинулся к выходу. Далла даже не посмотрела в его сторону. Но как только Норг громко хлопнул тяжелой дверью, женщина подошла к окну и долго стояла, не шевелясь, хотя Норг давно уже скрылся за баррикадой, которой наспех перегородили улицу Свежего Хлеба.
Восемь дней город содрогался от выстрелов и взрывов. Вся его южная часть была перегорожена баррикадами, выросшими за одну ночь, как по волшебству. Сидя у костра на перекрестке улиц Зеленого Листа и Малой Караванной, Синяка смотрел на вооруженных мятежников и понимал, что Ахен еще раз обманул его. Если раньше казалось, будто в городе остались только суровые в своей нищете женщины, то теперь вдруг выяснилось, что здесь очень много оружия и очень много мужчин.
Ингольв дал Синяке длинноствольное ружье того Завоевателя, которого убил — вечность назад — Ларс Разенна.
Капитан Вальхейм тоже был здесь — пришел от перекрестка Большой Караванной и Торговой, весь черный от копоти, сунул голову в жестяное ведро, из которого только что пила лошадь, и долго, задыхаясь, глотал воду.
Синяка опять вспомнил тот день, когда Витинг продал его и еще несколько человек в действующую армию. Армейский чиновник (Синяка даже не знал, как называется его должность), толстенький бочкообразный человечек с клиновидной бородкой, не хотел его брать, все отталкивал в грудь и вытирал пальцы о штаны, но Витинг уверял, что из всех его дебилов-воспитанников этот — самый нормальный, и чиновник, в конце концов, уступил и взял его, сказал зачем-то с полуугрозой: «Смотри у меня…» Капитан Вальхейм отнесся к синякиной чернокожести равнодушно. Дал ружье, показал, как стрелять, потом скривился от брезгливой жалости, дернул ртом, но ничего не сказал.
Вальхейм плеснул себе водой в лицо, обтерся рукавом и нашел глазами Синяку. Когда он уселся рядом, от него крепко пахнуло потом. От южных ворот донесся пушечный выстрел. Вальхейм задумчиво произнес, ни к кому в особенности не обращаясь: