— Пожалели бы мебель, — сказал Синяка. — Давайте я лучше сарай разломаю. Тут по соседству есть один.
— А что ее жалеть? — беспечно отозвался Ингольв. — На наш короткий век хватит.
Синяка открыл крышку кастрюли, и оттуда повалил густой пар.
— Пусть еще поварится, — сказал Ингольв.
— Я горчицы положу, — сказал Синяка. — Тогда будет такой запах, будто с мясом.
Синяка полез на полку и поковырял щепкой в банке с засохшей горчицей, после чего опустил щепку в кастрюлю.
— Откуда ты это взял, а?
— Так делал повар у нас в приюте.
Ингольв выпрямился, держа топор в опущенной руке.
— Давно хотел спросить тебя, почему ты вырос не в обычном сиротском доме?
— Я неполноценный, — спокойно сказал Синяка.
— Позволь тебе не поверить, — возразил Ингольв. — Сколько я ни смотрю на тебя, парень, ничего в тебе неполноценного не вижу.
— А вы искали? — усмехнулся Синяка и с удовольствием заметил, что капитан слегка покраснел.
— Искал, — ответил он хмуро.
Синяка рассмеялся.
— И не нашли?
— И не нашел.
Ингольв заметно разозлился. Он тюкнул топором менее удачно и заехал себе по ногтю большого пальца. Усевшись на корточки, Ингольв мрачно принялся смотреть, как ноготь чернеет прямо на глазах. Синяка подсел к нему.
— Можно я посмотрю, господин капитан?
Ингольв сунул руку ему под нос.
— Вот черт, теперь дня два пальцем будет не пошевелить.
Синяка встал и взял топор. Несколько минут он сражался с ящиком, пока Ингольв не решил снять с плиты бурно кипящий суп. В тот же миг больной палец, о котором он забыл, подвел его; Ингольв выронил кастрюлю, и крутой кипяток обварил ему колени. Слезы сами собой брызнули у него из глаз. Он расставил ноги пошире и тихо, со стоном, принялся ругаться.
Синяка, не раздумывая, бросил топор, схватил ведро и окатил ноги капитана холодной водой. Тот взвыл, потом тяжело задышал и посмотрел на Синяку глазами, полными боли. Синяка ножом разрезал на нем штаны и осторожно принялся снимать их лоскутьями с колен Вальхейма. Тот тихонько шипел от боли, но терпел. Один лоскут Синяка снял вместе с куском кожи, и тогда Ингольв беззвучно заплакал.
Подняв глаза от обваренного колена, Синяка вдруг увидел бледное лицо Анны-Стины. Она прибежала на шум и теперь стояла в дверях кухни. Ингольв тоже смотрел в ее сторону.
— Все в порядке, мама Стина, — сказал он. — Только вот плохо, что супа больше нет.
— Ничего, мы еще не успели его посолить, — утешил, как мог, Синяка.
Ингольв криво усмехнулся.
— А ты, брат, весельчак.
Вместо ответа Синяка наклонился и принялся разглядывать рану. Потом потрогал рукой. Анна-Стина содрогнулась.
— Руки! — крикнула она. Синяка вскинул голову. — Руки грязные, ты с ума сошел! Весь чумазый, в золе! Отойди от него немедленно.
Синяка повиновался с видимым равнодушием.
Она решительно схватила ведро.
— Ингольв, сиди здесь. Сейчас я принесу воды, согрею кипяток, приготовлю чистое полотно. Все будет в порядке. А вечером сбегаю к Ларсу, он что-нибудь придумает.
До колодца было недалеко. Она даже не набросила на плечи шаль. Обычно ей нравилось выбегать на мороз с непокрытой головой, чувствовать, как холод пропитывает одежду и волосы, а потом возвращаться домой, к теплой печке. На этот раз она спешила. Ожог — дело очень серьезное. Демер не захочет переносить сроки восстания. Но без Вальхейма, единственного профессионального военного среди заговорщиков, они обречены. Впрочем, они и так были обречены, но присутствие капитана давало малую надежду на успех, хотя бы временный.
Чтобы лучше заживало, нужен жир, соображала Анна-Стина, пробегая по дорожке, а где его сейчас достанешь?
Как только дверь за Анной-Стиной захлопнулась, Синяка заговорил.
— Теперь молчите и терпите, господин капитан. Я не знаю, будет ли вам больно, потому что никогда еще никого не лечил. По правде говоря, я даже не пробовал этого делать, но уверен, что умею. Вам нельзя оставаться с ожогом.
— Без тебя знаю, — проворчал Ингольв. В глубине души он был уверен, что парнишка опять чудит, но сил возражать у него не было.
Синяка на мгновение прикрыл глаза, потом двумя ладонями коснулся ожога на колене Вальхейма, и больше ни один, ни другой ничего не помнили.
Когда Анна-Стина взлетела по черной лестнице, несколько раз плеснув водой из ведра, и отворила дверь на кухню, ее брат и Синяка спали прямо на полу, рядом с лужей, среди щепок и золы. Оба лица — бледное и смуглое — были смертельно усталыми, будто эти двое не отдыхали по меньшей мере неделю. Синяка во сне беспокойно вздрагивал, Вальхейм вытянулся неподвижно, как труп.
Анна-Стина поставила ведро на скамью и наклонилась над братом, желая поближе взглянуть на его колено.
Ожог уже затянулся тонкой розовой кожей.
Анна-Стина опустилась на лавку рядом с ведром. Ноги отказывались держать ее. С суеверным страхом она уставилась на Синяку, и губы у нее задрожали. Она поняла вдруг, что Демер знал, что говорит, когда намекал на синякины странности. «Но ведь колдунов не бывает, — в смятении подумала она. — А если и бывают, то разве они такие?»
Синяка заметался и вдруг сильно ударился головой об угол плиты. Он грязно выругался и открыл глаза.