— Расскажу, — согласился Том и даже присел. Ноги ныли, сидеть даже на корточках было легче. Раньше он удивлялся этой вот манере простых людей сидеть на корточках, как на скамейке, хотя и неприлично это выглядело — сразу приходили в голову воспоминания об обыденном деревенском сортире.
И стал рассказывать. Сначала ему не поверили, особенно сомневался дедок, но хуже всего было то, что молчаливый парень со шрамом достал свой штык-нож и обрезал кончики следующего огурца — наверное, они горчили.
— Значит, мил-человек, ты теперь прячешься? — спросил дедок. — Уверен в том, что не за нами послан, не выслеживаешь?
— Нужно его проверить, — предложила девушка. — Электронная батарейка-то под кожу вделана?
— Конечно, — удивился Том, — только не батарейка это. Нам всем чипы вживляли, чтобы следить… Только тут, вдали от города они не действуют, не опасны, иначе бы меня в первый же день красномундирные нашли.
— «Чип-сы», «вживляли»… Ах ты… — и смешливый неожиданно замахнулся на Тома, но не ударил. Наверное, потому что Том с интересом на него посмотрел. Для Извекова действительно было странно видеть человека, который так бы ненавидел кого-нибудь, кто ему, смешливому, может, и не враг, но которого все равно можно ударить.
— Кенарь, ты бы не махал тут, — попросила девушка. Она тоже явно не питала к Тому доверия, но действовала разумнее. Спокойно взяла у молчаливого нож, закатала рукава своей курточки, чтобы не испачкать кровью, и сказала как о само собой разумеющемся: — Давай руку, вырезать нужно.
Том подчинился, а потом, когда уже резали, и оба парня, отложив свои стволы, держали его, вдруг сомлел и растянулся на траве, как кабан, которому кровь пустили.
— Да он квелый, — сказал Кенарь. У него были действительно на удивление светлые волосы. Но это Том уже увидел и услышал как сквозь пелену.
Извеков пришел в себя вечером. Рука болела так, что даже ноги дрожали. Подняться, например, по нужде было очень нелегко. Ребята разложили костер, девица сидела и крутила в пальцах его чип, в невесть откуда взявшемся котелке булькала какая-то каша. Бутылка Тома стояла рядом, и в ней была уже не вода. «Может, они заварили почти настоящий чай?» — подумал Том. Но это оказался обычный цикориевый кофе — горький, но разбавленный медом.
— Теперь эта хреновинка не опасна, — сказала девушка. — А вот перевязать тебя было нечем. Мы просто обрывком твоей майки замотали, но лучше тебе все же врачу показаться.
— Врачу… Ты еще скажи, в медсанбат его отправить, — буркнул Кенарь. Он почему-то сделался ворчливым, хотя болтал по-прежнему много.
— Сделаем так, мил-человек, — сказал дедок. Он держал на коленях свою винтовку и дымил чудовищным самосадом. — Если хочешь, отправляйся в деревню. Скажешь, мы тебя обчистили, но — завтра утром, чтобы мы подальше уйти успели. Тогда казаки за нами не погонятся.
— Казаки? — не понял Том.
— Это что, местное прозвище красномундирных?
— Не только, к сожалению. — Дедок бросил окурок в огонь. — Был у нас председатель, рассказывал, что он казак и все такое. Но когда эти-то пришли, быстро к ним переметнулся. Вот и пошло мнение, что казаки им служат. Ты, часом-то, не казак?
— Русский я, а казак или кто — не знаю. — Том обвел всех глазами. — И похоже, что бегу я к таким, как вы. Только грабить бы предпочел тех, у кого есть что взять.
— А у тебя и было… — отозвался Кенарь и вдруг посмотрел на девушку. — Обычно мы к дачным наведываемся. А что нам еще нужно — не твоего ума дело.
— Если с нами пойдешь, знай, что назад дороги нет. Если приведем тебя, а ты удумаешь убегать, — сказал дедок, всматриваясь в огонь, — живым мы тебя не выпустим. Сейчас — можем, потом уже нет. Понял?
— Когда пойдем? — спросил Том.
— Говорю же, нет ему веры! — пробурчал вдруг молчаливый со шрамом. — Боров башку оторвет, если опять приведем кого-то.
— Не оторвет, — решил дедок. Подумал и предложил: — Тогда так: пойдем, когда луна выйдет. Шагать ты быстро не сможешь, если я правильно понимаю, крови много из тебя утекло. Пойдем неторопливо, но идти нужно будет без остановок. Выдержишь?
Том не знал, что и сказать. Вдруг девушка подмигнула ему и добавила:
— Если твердо решил, я тебе помогу. — И повернулась к деду. — Он такой квелый, что мы от него, в случае чего, за час оторвемся.
Вот как шли, Том не очень запомнил. У него сделался какой-то жар, или того хуже — жар со слабостью. Но он держался, пробовал держаться, чтобы совсем уж… дачником не выглядеть. И дошли, кажется, к утру второго дня.
Сквозь свою слабость, через боль, Извеков вдруг понял, что его укладывают в землянке на лежак, сколоченный из каких-то горбылей. Лежать было неудобно, лапник, покрытый куском пропахшего машинным маслом брезента, — не самая лучшая кровать, которая ему доставалась в жизни, но хоть такую выделили.
Потом, кажется, его кормили и поили. А на третий день, как ему сказали, он пришел в себя. Выполз, сходил по нужде, страшно стесняясь, что раньше помогать ему в этом пришлось той самой девушке, которая чип вырезала.
Стояло утро, туман рассеивался между таких спокойных елочек и орешника, что любо-дорого было посмотреть. Горело три костра, на одном кипело большое, некогда эмалированное ведро с чаем, около другого было развешано какое-то белье, вокруг третьего сидели человек шесть. Среди них был и молчаливый, он на Тома не смотрел.