— Уже пора?
— Ты спи, спи, — сказал он убедительно, как только мог.
Потом он стал собираться, почти не замечая, как чистит зубы, умывается, пьет кофе, ест недожаренный до нормальных кондиций бутерброд с суррогатным мясом из сои и дорогущим тут, на Луне, настоящим лучком, сдобренным каким-то соусом. И как отправился на работу, все по тем же коридорам, он тоже не очень понимал.
На его рабочем месте, разумеется, сидел и делал вид, что не спит, другой парень, его сменщик, которого он лаже не знал по имени, хотя регулярно здоровался и даже пару раз о чем-то разговаривал. Тот очень удивился появлению Тома, но понял по-своему и тут же дал себе объяснение.
— Не спится, друг? Знаю, бывает… — Он с вожделением поглядывал на кушетку, кривовато разместившуюся в дальнем углу мастерской. — Может, тогда…
Том даже не слушал его, едва ли не грубо отодвинул, уселся за стол и осмотрелся. Один из шлемов, который Извеков для себя — именно для себя — с немалым трудом сумел раздобыть, изрядно потертый, с чужими запахами людей, которые в нем побывали, лежал на полке и отражал неверный свет красных ночных ламп на дальней стене помещения. Шлем оказался не тот, который сейчас был нужен Тому, а навороченный, с видеопанелью перед глазами, с мощными наушниками. Но основная начинка в нем все же была подходящая. Вот только повозиться с ней, разобраться во всех этих электронных и полевых связях нужно было очень тщательно.
И Том начал работать. Дело было сложным, мелочным, запутанным. Это только во сне ему привиделось, что все просто, а на самом деле чуть не каждую операцию ему приходилось делать едва ли не ощупью. И Том даже не понимал, правильно ли делает и как на самом деле следовало бы… Но и остановиться он не мог. Он творил что-то маловразумительное для себя, но все же продолжал.
Когда стало ясно, что он не разгибался уже часов десять, совершенно неожиданно появилась Тамара. Обычно она не любила тут показываться, приходила лишь в прежние времена, когда еще… охмуряла его. А теперь, когда, с ее точки зрения, все наладилось, она перестала афишировать их отношения. Все же восточная была женщина — не любила пересудов за спиной, вот и таилась, как умела. Но тут пришла и потребовала, чтобы Том отправился с ней куда-нибудь поесть. Том вяло отнекивался — все же устал от жуткого напряжения и необходимой для тонкой работы концентрации внимания, — а когда женщина стала настаивать, кажется, впервые на нее рявкнул.
Некрасиво получилось, но Тамара улыбнулась, видимо, пробуя успокоить его своей покладистостью, и отправилась насыщаться куда-то в одиночку. Даже принесла чего-то позже, то ли пирожков каких-то, то ли блинчиков с поджаркой внутри. Ну и кофе, конечно. Кофе в госпитале продавался чуть не на каждом углу, и Тому пару раз случалось даже чинить эти примитивные автоматы.
А потом он понял, что сидит совершенно один и все, что задумал, что ему как бы приснилось, сделано. Правда, не очень надежно, некоторые штучки можно было сделать вернее, не по временной схеме, а настоящими, полноценными, но все же, все же… Все было готово.
И оставалось только испытать конструкцию. Хотя, может быть, еще и не конструкцию, а просто идею, воплощенную в пробной модели.
И Том подключился. Спокойно так, словно бы у него и не дрожало все внутри, как будто ему ни до чего не было дела.
Пощелкал настроечными тумблерами, еще разок потеребил штеккерные выводы из общегоспитальной электронной системы, которые у них в мастерской все же были. И тогда… На самом деле и это не было полноценным лодированием, потому что отсутствовала программа, которую следовало, по идее, вправлять в мозги. Но электронный мозг госпиталя был настолько велик, так насыщен всякими элементами, из которых эти самые программы можно было лепить, словно из пластилина, что… у Тома почти все получалось.
Он просто вошел куда-то, как в комнату, хотя это были совершенно необозримые базы, с объемом намного больше, чем те программы, которыми его нагружали в пансионате, но их можно было впитывать… А потом, когда Том почувствовал, что этим почти механическим, вернее, статистическим знанием пресытился, он сумел полуосознанно, как все делал сегодня, отправиться дальше по системе, чтобы найти что-нибудь еще. Может быть, такое же маловразумительное, но новое, что не перебивало в нем человеческую потребность осознавать эти знания, получать хотя бы в некоторой мере абстрактное, обобщенное представление. Это было похоже на то, как если бы он решил зубрить телефонный справочник. Нормального удовольствия, разумеется, не возникало, но… Было в этом во всем что-то еще. И его мозги, странные и свихнутые прежними лодированиями, не протестовали и против такого… справочника.
А потом Извеков очухался. Оказалось, что он лежал на кушетке, в одиночестве, в пропотевшем насквозь комбинезоне техобслуги, и голова у него болела неимоверно. Может быть, от этой-то головной боли Том и пришел в себя, и сумел даже выйти из-под нагрузки, не отдавая себе отчета, и стащил с головы шлем. Это была другая боль, вызванная не голодом по лодированию, а почти человеческая — какая, наверное, бывает у всех и от которой хорошо помогают таблетки. Да, определенно, это было совсем другое состояние, и при этом он был почти счастлив.