Театр одного демона

желающих их может не хватить. Наконец собравшись с духом, она решительно направилась к двери. В конце концов, не будет ничего страшного, если

она просто побеседует с синьором Антонио, чтобы узнать во всех подробностях, что же все-таки он предлагает.
Преодолевая боязнь темноты, она прошла по длинному узкому коридору и стала подниматься по старой лестнице, вздрагивая всякий раз, когда

ступеньки издавали пронзительный скрип у нее под ногами. Тяжело дыша от волнения, она остановилась у двери того, кто называл себя синьором

Антонио, и робко постучала.
— Входите, пожалуйста, я уже давно вас поджидаю, — долетел из-за двери голос Аззи.
Она засыпала Аззи градом вопросов. Через пятнадцать минут после начала разговора у демона начала кружиться голова от этой надоедливой особы

с ее бесконечными «как», и «почему», и «правда ли, что». Однако Аззи показал себя молодцом. Ему удалось-таки пробить крепкую броню недоверия,

при помощи которой монахиня надеялась уберечь себя от соблазна. Однако, когда дело дошло до самого заветного желания, мать Иоанна наотрез

отказалась поведать его. Куда только подевалась ее былая решимость! Она смущалась и робела, словно девочка.
— Мое желание таково, — запинаясь, проговорила она, — что я никак не осмелюсь высказать его вслух. Быть может, я хочу слишком многого,

но… Ах, ей-богу, мне так стыдно…
— Смелее, дорогая, — подбадривал ее Аззи. — Кому же еще вы сможете об этом рассказать, как не своему демону?
Наконец, после долгих уговоров, Иоанна сдалась. Решительно встряхнув головой и набрав в грудь побольше воздуха, она открыла рот, но

запнулась на полуслове и уставилась на Аретино так, словно только что заметила его.
— А он? — спросила Иоанна, показывая пальцем на Аретино, неподвижно сидящего в кресле и не принимающего ровно никакого участия в

происходящем. — Если я вам скажу, он тоже услышит.
— Обязательно услышит, — кивнул Аззи. — Это наш поэт. Он непременно должен все видеть и слышать. Иначе как же он сможет написать пьесу о

вас? Вас ждет великое и славное будущее, и поистине преступлением было бы не увековечить его в литературном памятнике. Ведь конечная цель

каждого выдающегося человека — оставить после себя достойную память, не так ли? Сколько достойных людей остаются неизвестными лишь потому, что

никому из писателей и поэтов просто не приходит в голову написать про них роман или даже поэму! Но вам подобная участь не грозит. Аретино

обессмертит вас! Он аккуратно запишет в свою тетрадь все ваши подвиги, какими бы незначительными они ни казались на первый взгляд, и из этого

материала создаст величайшую поэму!
— Ах, господин демон, вы меня убедили, — сказала мать Иоанна. — Я открою перед вами душу. Признаюсь, я всегда мечтала стать народной

героиней, сражающейся за справедливость, — ну, словом, чем-то вроде Робина Гуда в юбке.

— Я открою перед вами душу. Признаюсь, я всегда мечтала стать народной

героиней, сражающейся за справедливость, — ну, словом, чем-то вроде Робина Гуда в юбке. И чтобы обо мне слагали баллады и песни. Но только чтобы

в промежутках между свершением всяческих подвигов у меня оставалось достаточно времени для охоты.
— Будьте покойны, — заверил ее Аззи, — мы обязательно что-нибудь для вас придумаем. Вот вам ключик, держите его крепко и ни в коем случае

не теряйте. Можете считать, что ваши приключения уже начались.
И, дав матери Иоанне краткую инструкцию насчет двери, которую открывает серебряный ключик, волшебного коня и золотого подсвечника, Аззи без

дальнейших церемоний выпроводил будущую народную героиню из комнаты навстречу ожидавшим ее чудесам.
— Ну, Аретино, денек выдался не из легких. Вы не находите, что бокал хорошего вина пришелся бы сейчас как нельзя более кстати? Давайте

откупорим бутылку, пока не явился следующий посетитель. Кстати, я хотел бы услышать ваше мнение по поводу происходящего. Мне кажется, пока дела

идут весьма неплохо.
— Не знаю, что вам сказать, сударь. Обычно новая пьеса создается по заранее подготовленному плану. А здесь, в вашей драме, все так

неопределенно и расплывчато. Каково, например, амплуа того парня, который пришел перед монахиней, — кажется, его зовут Корнглоу? Что он будет

олицетворять в нашей пьесе? Непомерную Гордость? Простонародный Юмор? Беспримерную Храбрость? А мать Иоанна? Что мне делать с нею? Смеяться над

ней или жалеть ее? Или и того, и другого понемногу?
— Все не так просто, когда работаешь с не с актерами, играющими заранее разученные роли, а с живыми людьми, верно ведь? — усмехнулся Аззи.

— Зато наша пьеса получается очень похожей на настоящую жизнь.
— Без сомнения так. Но какую же мораль мы выведем в конце?
— Насчет морали не беспокойтесь, Аретино. Что бы ни делали персонажи нашей пьесы, мы найдем способ вывести такую мораль, какую нам

захочется. Все будет так, как я уже говорил вам, и никак иначе. В конце концов, последнее слово всегда остается за драматургом. Он решает, кого

прославить, а кого и ославить. Только он вправе судить о том, удалась пьеса или нет. А теперь, мой друг, передайте-ка мне вон ту бутылку.

Глава 3

Вернувшись на конюшню, где он обычно спал в углу на охапке соломы, Корнглоу увидел великолепного белого жеребца. Когда Корнглоу подошел

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109