Получалось плохо — возы постоянно останавливались. То поклажа цеплялись за нависающие над дорогой ветки деревьев, то плохо увязанные снопы начинали расползаться, то что-то случалось с телегой или с упряжью или с самой лошадью, или еще с чем-нибудь. Колонна растягивалась, разрывалась, или, наоборот, намертво останавливалась из-за проблем с передним возом. Все это наводило на мысли о саботаже со стороны пленных острожан, но прямо уличить никого из них не удавалось, да никто этим особенно и не озадачивался.
Во время одной из таких остановок Мишка отпросился у Дорофея «в кустики». Когда он уже собирался возвращаться и шагнул к самострелу, повешенному на сучок, на дороге раздались какие-то крики и прямо на Мишку, продравшись сквозь кусты, вылетел пленный острожанин — ражий мужичина на две головы выше Мишки ростом и с совершенно безумными глазами.
Для обоих столкновение оказалось неожиданным, но острожанин, не секунды не колеблясь, попер на отрока, как бык. Выручили Мишку только вбитые на занятиях рефлексы — он, опрокидываясь на спину, успел вцепиться в рубаху на груди мужика (слава богу латные рукавицы были засунуты за пояс) и поддеть его ногой под живот, перебрасывая через себя. Прием получился неважно — острожанин улетел не назад, как должно было быть, а куда-то вбок, да еще, обламывая ногти о кольчужные кольца, умудрился цапнуть Мишку за бармицу, рванув так, что чуть не свернул ему шею. В результате, вместо кувырка назад, у Мишки получился какой-то совершенно невообразимый кульбит и он на мгновение оказался лицом к лицу с лежащим на боку острожанином. Опять сработали рефлексы и мужик получил удар окольчуженным локтем в лицо. Рявкнув на манер медведя, он не стал задерживаться и поднявшись на ноги собрался бежать, но Мишка уже нащупал рукой оружие и гирька кистеня ударила беглеца по задней части бедра, ногу сразу свело судорогой, мужик завалился на землю, но не сдался, а перехватив одной рукой следующий удар кистеня, второй рукой вцепился Мишке в горло. Тут бы отроку и конец, такой ручищей сломать подростку кадык — секундное дело, но спас доспех — бармица и войлочный воротник поддоспешника. Мишка вывернулся, его противник рванулся и подмял мальчишку под себя, но не удержался — подвела нога — перекатился через спину, снова навалился всей тяжестью, зачем-то начал подниматься и получил коленом в промежность, а потом гирькой кистеня в лоб.
Удар кистенем вышел несильным, острожанин еще пытался как-то шевелиться, но Мишка, торопливо вскочив, дважды двинул его ногой в бок, и мужик наконец-то обмяк. Мишка и сам чуть не уселся на землю — короткая схватка вымотала все силы, к тому же он ясно понимал, что беглец не столько пытался убить его, сколько вырваться и убежать, иначе бы…
«Нет, сэр, какими бы крутыми ваши опричники ни были, со взрослыми мужиками тягаться — чистый суицид. Безоружный, бездоспешный, а еще бы чуть-чуть… м-да. Хорошо, что он на несколько секунд раньше не появился, вот бы повоевали без штанов… хотя, скорее всего, он бы связываться с вами не стал, а дал бы деру.
Хорошо, что он на несколько секунд раньше не появился, вот бы повоевали без штанов… хотя, скорее всего, он бы связываться с вами не стал, а дал бы деру. Вот и думай после этого: что лучше, что хуже…»
На дороге по-прежнему происходило что-то явно нештатное — кто-то из отроков, срываясь на визг орал:
— Лежать, суки!!! Всех перестреляем!!! Рылом в землю!!!
Были и еще всякие звуки, среди которых ухо выделило характерные шумы битья морды, причем били явно по-взрослому — с фольклорными выражениями экспрессивно воспроизводимыми мужским голосом.
Мишка глянул на своего поверженного противника, тот понемногу приходил в себя, крепок, видать, был на удар. Моргнув пару раз глазами, острожанин замычал сквозь стиснутые зубы и ухватился за сведенную судорогой ногу.
Мишка снял с сучка самострел, наложил болт и навел оружие на пленника.
— Ну, угомонился или пристрелить?
— Пшел ты… — прошипел в ответ острожанин.
— Ногу подними! — Пленник не отреагировал, и Мишка повысил голос: — Ногу, я сказал, подними! Лечить буду!
Поколебавшись немного, острожанин подчинился. Мишка взял болт в зубы, закинул самострел за спину и огляделся, выбирая место, куда, в случае чего, можно будет отскочить. Потом, поднатужившись, распрямил ногу пленника и отжал носок вниз, как это делают футболисты в подобных случаях. Острожанин снова замычал, но судорога, похоже, отпустила. Снова наведя самострел на пленника Мишка, отступил на несколько шагов и скомандовал:
— Поднимайся! Давай, давай, не так уж я тебя и отлупил. Ну! Встал, пошел!
* * *
Сцена на дороге являла собой классическую картину подавленного бунта или пресеченной попытки к бегству. Полоняники лежали на земле лицом вниз и заложив руки за голову, над ними высились в седлах отроки с наведенными самострелами, а рядом с возом, который конвоировали Мишка с Демьяном, стоял, потирая кулак ратник Дорофей и с кривой ухмылкой смотрел на острожанина с разбитым, чуть ли не в блин, лицом, валявшегося возле заднего колеса. Поняв глаза на выходящих из кустов пленника и Мишку, Дорофей покачал головой и, не то одобрительно, не то удивленно, протянул: