Мишка почувствовал толчок в плечо, оглянулся — стоящий позади Немой указал сначала на бегущих журавлевцев, потом на коней отроков.
— Стража, по коням!!! Степан, заходи справа! Первый десяток, за мной! Окружай, не давай в весь уйти! В кнуты их!!!
Впереди спина бегущего пешца, бросившего щит и рогатину, пытающегося на ходу скинуть с себя стеганку.
Железное жало кнута вспарывает стеганый доспех на спине, до тела, кажется, не достает, но журавлевец падает. Трое успевают сдвинуть щиты и выставить лезвия рогатин. Бросок коня в сторону, щелчок кнута — жало проскакивает между железными полосами на шапке ближнего пешца и пробивает кожаную основу. Мужик вскрикивает, но что с ним происходит потом, неизвестно — конь проносит мимо. Ворота Яруги — в конце улицы спины убегающих, гнаться нет смысла, разворот, удар кнута прямо в лицо набегающему пешцу. И… все! Одни пешцы лежат — живые, мертвые или раненые — другие еще куда-то бегут, но бежать некуда, третьи сидят на земле, бросив оружие и закрыв руками головы.
«Средневековье, блин, даже обычая поднимать руки вверх, при сдаче в плен, еще нет. А лучники-то сбежать успели — они налегке».
* * *
Все закончилось — отроки, образовав неровный круг, окружили пешцев. Ратники, хищно поглядывая на журавлевцев, неторопливо перемещались внутри этого круга, при их приближении всякое шевеление замирало.
Егор, поднявшись на стременах проорал:
— Кто может, встать! Встать, я сказал! Кто не сможет подняться, тех добьем!
Журавлевцы начали медленно подниматься с земли.
— Скидывай доспех, сходись на середину! — продолжал командовать десятник. — Арсений, там кто-то в поле копошится, возьми двоих, добей или гони сюда! Коней ловить потом будешь, людей собирай! Михайла, дай Савелию пятерых отроков, пусть возниц развяжут и гонят обоз сюда!
По всему пространству, только что бывшего полем брани, началось деловитое шевеление. Пленных сгоняли в загон для скотины, по сжатому полю гнали выживших при падении с коня всадников, стаскивали в кучу трофейное оружие. Егор взмахом руки подозвал к себе Мишку.
— Ну… боярич, заклад твой! Вместо пятнадцати, восемнадцать конных ссадил, некоторые, правда, живы, но это неважно. Умеешь… так твоему деду и скажу! А заклад — с меня.
— Да ладно, дядька Егор…
— Нет не ладно! Слово воина — золотое слово! Воинские пояса ваши, а мечи на них навесить… это уж как Корней решит. Я бы навесил. Ну-ка, держи. — Егор сунул Мишке копье. — Вон того добить надо. Давай!
«Едрит твою… раненых добивать! Проверяет или это ритуал, без которого ратником не станешь? Не очковать, сэр Майкл, они все равно обречены!»
— Давай, давай! — понукнул Егор. — Этого добьешь, передай копье следующему. Раненых много, на всех твоих отроков хватит!
Мишка, чувствуя, как вспотела внутри латной рукавицы ладонь, перехватил копье поудобнее и, стараясь не глядеть в лицо раненому, ударил лежащего на спине журавлевца в горло. На предсмертные судороги можно было не смотреть, но хрип лез в уши и показался Мишке страшно долгим, заставив бороться с приступом тошноты. Слишком разные вещи — убивать в бою или вот так.
— В глаз надо было. — Наставительно пробурчал Егор. — И ему отойти легче, и одежду кровью не замараешь. Чего позеленел-то? Тошно? Ну, отъедь в сторонку, да опростайся, только не на виду. Эй, парень! Тебя как звать-то? Фаддей? Гляди-ка, тезка Чумы! Бери копье, отрок Фаддей, да вон того добей, вишь, как мучается, помоги отойти с миром.
Фаддей вопросительно глянул на Мишку, тот лишь кивнул, подтверждая приказ десятника, потом отвернулся. Егор был прав — тяжело раненые все равно умрут и избавить их от лишних мучений, казалось бы, благое дело, но заставлять мальчишек…
Передавая друг другу окровавленное копье, отроки по очереди прекращали мучения тяжело раненых журавлевцев.
Кто-то бледнел, кто-то закусывал губу, кто-то не мог попасть в убойное место с первого раза, но не отказался никто.
«XII век, отношение к жизни и смерти — даже и сравнивать нельзя с тем, что будет девятьсот лет спустя… и у детей тоже. Да, пожалуй, это, все-таки, ритуал. Не в бою, а именно сейчас ребята приобщаются к таинству смерти… вернее сказать: к таинству прерывания чужой жизни, а еще к ним должно прийти понимание того, что и они могут оказаться лежащими вот так, ожидая беспощадного, но милосердного, черт побери, удара. Вот о чем толковал Алексей — воину не все равно, как уйти из жизни! Почтить смертельным ударом! Последний знак уважения одного воина другому. Это — рыцарство, а не размалеванные щиты, да плюмажи на шлемах. А выто-то, сэр: раненых добивать, раненых добивать… слюнтяй гуманитарный! Стоп! А это что такое?»
Один из журавлевцев с залитым кровью лицом, до того, видимо, лежавший без сознания, откатился в сторону от нацеленного на него копья, затравленно огляделся и, поняв, что деваться некуда, торопливо осенил себя крестным знамением.
— Отставить!!! Отрок Феоктист, отставить!
Феоктист растерянно оглянулся на Мишку, потом на Егора, снова глянул на Мишку и застыл с копьем в поднятой руке. Мишка осадил коня прямо над раненым и спросил:
— Ты христианин? Православный?