Венатор рванул из ножен шпагу, понимая, что это скорее жест отчаяния.
Венатор рванул из ножен шпагу, понимая, что это скорее жест отчаяния. Ноги стали ватными, отказавшись повиноваться. Руки налились свинцом. Все вокруг сделалось зыбким, ирреальным. Рассветные сумерки? — нет! Сам того не ожидая, Фортунат Цвях лицом к лицу встретился с собственным кошмаром: первым детским видением геенны!
Мироздание дало трещину. Открылась щель, и в ее глубине…
Ад.
Куда бы ни повернул голову венатор, ад следовал за ним. Страх ребенка, миг назад полагавшего себя мужчиной, охотником. Дыхание иного, нелюдского мира. Лютый холод, дикий жар. Неизбежность ухмыляется, скаля клыки. Ум цепенеет. Надежда умирает в душе. Спасения нет, это конец. Сколько раз охотник ни спускался во владения Нижней Мамы, преследуя демонов — во сне все снова было не так. Ноги не слушались, чары не действовали, ужас леденил сердце.
Взрослый Фортунат пытался успокоить дитя, таящееся в его душе.
Ничего не получалось.
А Матиас Кручек вновь стоял у постели умершей жены, бессильно рыдая над телом. Амулеты не помогли, и обряд не помог, и лекари развели руками. Агнесса умерла, прошло время, ему снится, что она умерла — вот, пробуждение, и радость, что это сон, и боль, что сон есть явь, и снова, и опять, по кругу…
Икер Тирулега съежился, закрыв голову руками — один посреди огромного пустого пространства, от горизонта до горизонта. Ровная, как стол, поверхность. Бездонный Овал Небес над головой. Старику, выросшему меж двух стен Рагнарского ущелья, хотелось стать маленьким, ничтожным, превратиться в букашку, козявку, глупого муравья, забиться в любую щель — лишь бы исчезнуть с этой сковороды. Но спасения не было. Он даже не мог закрыть глаза, продолжая видеть сквозь плотно сжатые веки, сквозь ладони, в которых пытался спрятать лицо…
И никто не мешал спруту цвета засохшей крови пожирать Реджинальда фон Тирле.
Никто.
Острый клюв безжалостно рвал плоть. Та не успевала восстановиться, зияя почти бескровными ранами. Присоски впились в кожу, высасывая и переваривая соки жертвы. Жалкие попытки сопротивления были просто смешны. Неимоверным усилием фон Тирле высвободил голову из смертных объятий. Хотел позвать на помощь, но щупальце сдавило горло, и голос сорвался в задушенное сипение. Словно в насмешку, из города в ответ донесся звук трубы. Какой-то весельчак спьяну решил сыграть побудку ни свет ни заря.
Вальпургиалии продолжались.
Шутник-трубач сбился на «Тарантеллу», выдул пять тактов бравурного марша — и заиграл кавалерийский аппель. Фон Тирле еще помнил эти звуки: сигнал сбора всадников после атаки. Тогда, под Трендау, их собралось немного: горстка безумных победителей.
Поет труба.
«Кирасиры! В атаку! Палаши наголо!»
Земля дрожит под копытами коней…
Мертвое сердце встрепенулось в неживой груди. Раны наполнились пузырящейся кровью. Из десен выдвинулись клыки, из пальцев — кривые когти. Жаль, нет палаша. Ничего, обойдемся. Значит, снулль? Значит, ты жируешь, а я сплю да помалкиваю?!
Снулль завизжал, когда жертва вцепилась в него когтями и клыками.
С отчаянием смертника фон Тирле вгрызался во врага. Он откусывал и выплевывал куски скользкой плоти, раздирал спрута на части, отрывая конвульсивно дергающиеся щупальца. Оба упали на землю. Подмяв тварь под себя, вампир навалился сверху. Уже теряя сознание, ослепленный болью, оглушенный потерей крови, он продолжал в исступлении рвать снулля — кошмар, все эти годы спавший с ним в одном гробу.
Трубач давно умолк.
Но труба звала из небытия.
* * *
Первые лучи солнца упали на могильные плиты. Надгробия, кусты лисотрава, древний склеп: На измятой траве, в луже быстро исчезающей слизи, без движения лежал Реджинальд фон Тирле. Одежда несчастного была изорвана в клочья. Тело в этом смысле мало отличалось от одежды. Еще не вполне прийдя в себя, старик-морфинит ползком приблизился к вампиру.
Приложил ухо к груди, ладонь — к губам.
— Он живой есть! Дыши-дыши! И сердце биться…
— Какой «дыши»?! Какой «биться»! Он же нежить!
— А вот! — не согласился упрямый Тирулега. — Сами глядеть, сударики!
Охотник на демонов охнул.
— Овал небес! Солнце! Его сейчас сожжет! Быстро, тащим в склеп!
Но Кручек, не торопясь исполнять приказ друга, вежливо отстранил ловца снуллей и сам склонился над раненым.
— Действительно, дышит! — в голосе доцента звучало изумление пополам с любопытством истинного ученого. — И сердце колотится. Нет, в склеп нам рановато…
Вокруг них засияла призрачная корона: обруч с двенадцатью зубцами. Чётная Дюжина зафиксировала всплеск агрессии, локализовала место действия, и венаторы готовы были явиться во всеоружии: пресечь и наказать. На одиннадцати зубцах светились именные гербы охотников, съехавшихся в Брокенгарц. Шагнув к пустующему зубцу, Фортунат Цвях вогнал в него по шляпку пылающий серебряный гвоздь — свой собственный символ.
— Я здесь, друзья. Все в порядке.
— Помощь нужна? — озабоченно спросил зубец Гарпагона Угрюмца.
— Спасибо, Гарп, не надо. Мы сами справились.
— Точно? Может, все-таки?..
— Лекаря! — вмешался приват-демонолог. — Мы на кладбище, восточная часть города. И поторопитесь! А то у нас немертвый помирает: