Эта просьба показалась крайне подозрительной. Прецептора тщательно обыскали на предмет обнаружения спрятанного оружия, но ничего не нашли. После недолгих раздумий Филипп попросил присутствующих оставить их наедине.
Когда все отошли на достаточное расстояние, прецептор заговорил:
— Монсеньор, вы подарили мне жизнь… вернее, дали мне шанс спасти свою жизнь, и теперь я у вас в долгу…
— Забудьте об этом! — презрительно оборвал его Филипп. — Я не нуждаюсь в вашей признательности. Тем более что я поступил так вовсе не из милосердия, которого вы не заслуживаете. Я полностью согласен с отцом, что вам самое место на виселице, но не хочу марать свои руки кровью пленника.
— Ну что ж, — произнес иезуит. — В таком случае, расценивайте то, что я вам скажу, как если бы вы допросили мня с пристрастием. Но учтите, что тогда я не сказал бы вам ничего. Да и сейчас скажу далеко не все — но лишь то, что сочту нужным.
— Ладно, меня это устраивает. Я слушаю.
— Я получил приказ гроссмейстера уничтожить вас.
Филипп громко фыркнул.
— Знаете, — саркастически произнес он, — я почему-то сразу заподозрил, что вы не собирались пригласить нас на общую трапезу.
— Боюсь, монсеньор, — заметил прецептор, — вы неверно поняли меня. Мне и моим людям было приказано уничтожить именно вас . До остальных ваших спутников нам не было никакого дела. Даже до вашего отца — хотя он наш лютый враг.
— Вот как! И чем я заслужил такую высокую честь?
— Вы приговорены к смерти тайным судом нашего ордена. Вы не единственный приговоренный, но вы один из первых в нашем списке. Так что берегитесь, монсеньор. Сегодня вам повезло, но нас это не остановит. Если я останусь в живых, то сделаю все возможное, чтобы довести дело до конца. Если же нет, приговор исполнит кто-то другой.
В лицо Филиппу бросилась краска гнева и негодования.
— Ваш гнусный орден слишком много возомнил о себе! Кто вы такие, чтобы судить меня?!
— Мы творцы истории, — невозмутимо ответил Родриго де Ортегаль. — За нами будущее всего человечества. Мы рука Господня на земле.
— Карающая длань, — иронически добавил Филипп.
— И творящая. Творящая историю и карающая тех, кто стоит на нашем пути к грядущему всемирному единству. И именем этого единства, к которому мы стремимся, суд нашего ордена приговорил вас к смерти. Вас следовало бы уничтожить еще раньше, но мы недооценили исходящую от вас опасность. Однако в последнее время линии вашей судьбы прояснились…
— Я не цыган, господин иезуит, — вновь перебил его Филипп. — И не верю в судьбу. Я верю в вольную волю и Божье Провидение.
— Это несущественно, монсеньор. При всей вашей вольной воле свобода вашего выбора ограничена множеством факторов, отсюда и вырисовываются линии вашей судьбы. И поверьте, эти линии, все до единой, представляют смертельную угрозу для нас и нашей цели. Другими словами, что бы вы ни делали, вы будете лишь вредить нам в достижении всемирного единства.
И поверьте, эти линии, все до единой, представляют смертельную угрозу для нас и нашей цели. Другими словами, что бы вы ни делали, вы будете лишь вредить нам в достижении всемирного единства.
— Того самого единства, — криво усмехнулся Филипп, — которое вы уже установили на территории своих областей? О, в таком случае можете не сомневаться: я буду вредить вам, ибо вы несете миру не единство, а всеобщее рабство и мракобесие. Ваше будущее — жуткий кошмар; вы не творцы истории, но ее вероятные могильщики, а если вы и являетесь чьей-то рукой на земле, то не Господней, а дьявольской. Будьте уверены — а ежели спасетесь, то так и передайте своему хозяину, — что я приложу все усилия, дабы стереть ваш орден с лица земли. Я твердо убежден, что этим окажу большую услугу всему христианскому миру и совершу богоугодное деяние.
— Ваша убежденность достойна уважения, монсеньор, — ответил Родриго де Ортегаль. — Теперь я вижу, что вы действительно серьезный противник. И очень опасный. — Лицо прецептора приобрело прежнее непроницаемое выражение. — Я сказал вам все, что хотел.
…Поздно ночью в Кастельбелло явились измотанные бешеной скачкой тамплиеры и гасконские рыцари, которые преследовали Родриго де Ортегаля. Иезуиту удалось оторваться от погони.
А Филипп долго думал над тем, что сообщил ему прецептор. В конце концов он решил не рассказывать о смертном приговоре никому, даже Эрнану, которому всецело доверял. И Эрнану — особенно.
«Если он узнает об этом, — так обосновал свое решение Филипп, — то будет ходить за мной по пятам, не даст мне покоя ни днем, ни ночью. И главное — ночью… Нет, это будет слишком! Я уж как-нибудь сам о себе позабочусь».
Глава XXI
Безумие Рикарда Иверо
В то лето виконту Иверо шел двадцать первый год. Он был внучатным племянником короля Наварры, сыном и наследником самого могущественного после короля наваррского вельможи — дона Клавдия, графа Иверо, а по линии матери, Дианы Юлии, он приходился двоюродным братом ныне царствующему императору Августу XII. Был он высокого роста, строен, светловолос и красив, как античный бог, правда, не в пример богам, он не мог похвастаться физической силой и выносливостью — и это, пожалуй, был единственный его недостаток. Рикард, казалось, имел все, что нужно для полного счастья — молодость, красоту, здоровье, знатность и богатство, — однако счастливым себя не чувствовал. В четырнадцать лет его угораздило без памяти влюбиться в свою троюродную сестру Маргариту, и с тех пор вся его жизнь была подчинена одной цели — добиться от нее взаимности.