Изабелла всхлипнула — раз, второй, третий…
— Да разве я когда-нибудь занималась любовью?! — истерически выкрикнула она и разразилась громкими рыданиями.
Филипп не пытался утешить ее. Он понял, в чем дело, и решил, что сейчас самое лучшее — дать ей выплакаться вволю.
Наконец Изабелла успокоилась и, то и дело шмыгая носом, заговорила:
— Мой муж — грязное, отвратительное, похотливое животное. Меня тошнит от одного его вида. Он… он… Каждый раз он насилует меня. Он настоящий изувер! Он делает мне больно… — Она прижала голову Филиппа к своей груди. — Боже, как мне больно! В первую ночь, когда я увидела его… это… его раздетого — я упала в обморок… а он… он пьяный набросился на меня и… — Ее затрясло от нового приступа рыданий.
Из глаз Филиппа тоже потекли слезы.
— Потерпи, милая, — захлебываясь, говорил он. — Потерпи немного. В следующем году я стану соправителем Галлии, и тогда объявлю Франции войну. Пора уже кончать с существованием нескольких государств на исконно галльских землях — я соберу их воедино и возрожу Великую Галлию, какой она была при Хлодвиге. Я освобожу тебя от этого чудовища, любимая, а его самого упеку в монастырь.
Изабелла мигом утихла.
— Любимая? Ты сказал: любимая?
— Да, я люблю тебя, — пылко ответил он. — Очень люблю.
— А как же тогда Бланка? А твоя кузина Амелия? А Диана Орсини?
Филипп вздохнул:
— Вы мне все дороги, Изабелла. Я всех вас люблю, даже не знаю, кого больше.
Я всех вас люблю, даже не знаю, кого больше. — Он положил голову ей на колени. — Я закоренелый грешник и ничего не могу поделать с собой. Надеюсь, Господь простит меня. Ведь Он все видит и все понимает. Он знает, что я всей душой люблю каждую женщину, которой обладаю. Жаль, что сами женщины не хотят этого понять меня.
— Я понимаю тебя, милый, — ласково сказала Изабелла. — У тебя так много любви, что ее хватает на многих, и ни одна женщина недостойна того, чтобы ты излил на нее всю свою любовь. Ты еще не встретил такую… и, может, не встретишь никогда… Но мне все равно, я на тебя не в обиде. Не пристало мне, замужней женщине, пусть и ненавидящей своего мужа, требовать, чтобы ты любил только меня. Я удовольствуюсь той частичкой твоей любви, которая приходится на мою долю.
— О, как я тебя обожаю! — восхищенно произнес Филипп, поднимая голову.
Они долго и страстно целовались, а потом он подарил ей ту частицу своей любви и нежности, которая приходилась на ее долю…
Глава XLV
Ночное совещание
В прихожей его покоев было темно и пусто. Филипп прошел в соседнюю комнату, откуда слышалась унылая болтовня. Там его ожидали д’Альбре и Бигор. Симон выглядел сонным, а Гастон злым.
— Почти все наши в сборе, — констатировал Филипп. — Но где же Эрнан?
— В мыльне. Гоше обливает его холодной водой, — проворчал в ответ Гастон.
Филипп прислушался — из мыльни доносился плеск воды и довольное рычание баритоном.
— У него отходняк, — хмуро добавил Симон.
Филипп снял с себя камзол, сел в кресло напротив друзей и спросил:
— Вы здесь по его милости?
— А по чьей же еще? — лениво проронил Гастон. — Чертов монах!
— Ты был у Елены Иверо? — сочувственно осведомился Филипп.
— У нее самой.
— Теперь ясно, почему у тебя такой кислый вид. Стало быть, Эрнан чувствительно помешал твоим забавам?
— Ну да. Этот евнух с гениталиями, считай, вытащил меня из постели.
С присущим ему грубоватым изяществом Гастон назвал постелью кресло, стоявшее в двух шагах от дивана, где располагалась Елена. Ему стыдно было признаться друзьям, что за три недели, проведенных в Памплоне, он ни разу не переспал с ней — как, впрочем, и ни с какой другой женщиной.
— А ты, Симон? Где ты был?
— Я?… Я ничего… — Глаза его забегали. — Я просто…
— Он просто беседовал с графиней де Монтальбан, — прокомментировал Гастон. — Граф, ее муж, оказался слишком стар, чтобы быть приглашенным в Кастель-Бланко, и графиня скучала без него. Вот Симон и решил чуток поразвлечь ее. Ты же знаешь, какой он интересный и остроумный собеседник.
Филипп с серьезной миной кивнул, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
— Да, знаю. Ведь это общеизвестно.
— А ты что делал? — спросил у него д’Альбре. — Ну-ка, ну-ка! — он взял Филиппа за грудку, притянул его к себе и обнюхал всклокоченные волосы; затем толкнул его обратно в кресло. — Ну, и как она?
Филипп покраснел.
— Кто?
— Изабелла Арагонская.
— С чего ты вдруг…
— Да полно тебе! — отмахнулся Гастон. — Не изображай оскорбленную невинность.
— Не изображай оскорбленную невинность. Только что ты валялся в постели с кузиной Арагонской, я это по запаху учуял.
— Ах, по запаху? Подумать только! Наша борзая взяла след.
— Твой сарказм неуместен, дружище. Нюх у меня действительно тонкий — пусть и не столь тонкий, как у борзой, однако я явственно чувствую аппетитный запах Изабеллы. Давеча я пытался приударить за этой недотрогой…
— И получил от ворот поворот, — злорадно вставил Симон.
— Всяко бывает, — невозмутимо ответил Гастон. — Когда тебя отвергает чужая жена или незамужняя девица, это всего лишь неудача, в этом нет ничего позорного. А вот один наш общий знакомый (из деликатности я не стану называть его по имени), так его порой отшивает собственная жена.