— Им ты скажешь, что мы взяли вино и отправились прогуляться пешком в лесу. Что мы приехали с преступником, они не знают, и не говори им ничего.
— Хорошо, хорошо…
— А если кто-нибудь сюда наведается, ты ни о чем не знаешь.
— Ну, конечно, конечно…
— А также позаботься о наших лошадях, — добавил Жакомо и направился к углу дома, за которым скрылись господа.
А тем временем трое молодых людей вошли в дальнее помещение подвала, которое до жути напоминало самую настоящую пыточную камеру.
В помещении находилось четверо человек. Один из них был Гоше, слуга Филиппа; он сидел за ветхим столом, напротив одетого в черное человека лет тридцати пяти — сорока. На столе стояла початая бутылка вина, три зажженные свечи и чернильница. Перед человеком в черном лежало несколько листов чистой бумаги и полдюжины новых перьев.
В противоположном конце камеры пылал вставленный во вделанное в стену кольцо факел. Рядом, возле жаровни с тлеющими углями, хлопотали двое раздетых до пояса громил, раскладывая на полу зловещего вида инструменты, о назначении которых было нетрудно догадаться.
Завидев вошедших господ, все четверо вскочили на ноги и поклонились.
— Ваша светлость, — сказал Гоше Шатофьеру. — Вот те самые люди, которых мы ждали: младший секретарь управы города Сангосы мэтр Ливорес, а также мастер городской палач с подручным.
— Молодчина, Гоше! — одобрительно произнес Эрнан.
— А где же преступник? — спросил Рикард, тревожно озираясь по сторонам.
— Ну, раз вы уже пришли, господа, — ответил секретарь, — то и его должны вскоре привести.
С этими словами он вопросительно взглянул на Эрнана, но тот притворился, будто не понял его взгляда.
— А вы не скажете, — не унимался Рикард, — в чем состоит его преступление?
— Разве вы не знаете? — искренне удивился мэтр Ливорес. — Впрочем, мне тоже сообщили об этом лишь по приезде сюда. К вашему сведению, сударь, нам предстоит допрашивать преступника, обвиненного в покушении на жизнь ее высочества Маргариты Наваррской.
— О Боже! — в ужасе содрогнулся Рикард. — Как же так!.. Господи помилуй!.. Кто?… Кто?…
— И этот преступник, — невозмутимо продолжал секретарь, даже не подозревая, как он развлекает этим Шатофьера. — Представьте себе, милостивый государь, этот преступник — не кто иной, как сам господин виконт Иверо.
Глава XLVIII
в которой Тибальд мирится с Маргаритой и встречается со старым знакомым
Спустя час после того, как Тибальд и Маргарита остались вдвоем, отношения между ними значительно улучшились. Вначале они, по требованию принцессы, мчали во весь опор, убегая от обескураженной Бланки и приготовившегося к решительным действиям Филиппа. Потом, замедлив шаг, Маргарита еще немного поупрямилась, но в конечном итоге попросила у Тибальда прощения за вчерашние злые остроты, оправдываясь тем, что сказаны они были спьяну и не всерьез. В первое Тибальд охотно поверил — еще бы! — но в искренности второго утверждения он позволил себе усомниться.
Вместо того, чтобы продолжать оправдываться, Маргарита прибегла к более верному способу убедить своего собеседника, что он несправедлив к ней, — она принялась с выражением декламировать эту злосчастную эпическую поэму, послужившую причиной их ссоры.
Тибальд весь просиял. Его роман в стихах «Верный Роланд» уже тогда снискал себе громкую славу, но тот факт, что Маргарита знала его наизусть, польстил ему больше, чем все восторженные отзывы и похвалы вместе взятые. Когда через четверть часа Маргарита устала и голос ее немного осип, Тибальд тут же перехватил инициативу и был восхищен тем, с каким неподдельным интересом она его слушает.
Так они и ехали не спеша, увлеченно повествуя друг другу о похождениях влюбленного и чуточку безумного маркграфа Бретонского, верного палатина франкского императора Карла Великого. Маргарита первая опомнилась и звонко захохотала:
— Нет, это невероятно, граф! Что мы с вами делаем?
— Насколько я понимаю, декламируем моего «Роланда».
— Слава Богу, что не «Отче наш».
— В каком смысле?
— Вы что, не знаете эту пословицу: «Женщина наедине с мужчиной…»
— Ага, вспомнил! «Не читает «Отче наш»».
— Ну да. Вот уже солнце садится, а мы все… Да что и говорить! Держу пари, что кузену Красавчику даже в голову не пришло читать Бланке свои рондó.
Тибальд усмехнулся:
— Не буду спорить, принцесса.
Тибальд усмехнулся:
— Не буду спорить, принцесса. Потому что наверняка проиграю.
— Бедный Монтини! — вздохнула Маргарита. — Зря он поехал в Рим.
— Это вы о ком?
— О любовнике Бланки… уже о ее бывшем любовнике. Наверное, сейчас он сходит с ума.
— Он ее очень любит?
— Точь-в-точь, как ваш Роланд. Был себе хороший парень, в меру распущенный, в меру порядочный, но повстречал на своем пути Бланку — и все, погиб.
Тибальд снова усмехнулся.
— Да у вас тут все дамы отъявленные сердцеедки, как я погляжу.
— Возможно. Но к Бланке это не относится. Она у нас белая ворона — скромная и застенчивая… Впрочем, ни скромность, ни застенчивость не мешала ей кусать Монтини в постели.
Тибальд нахмурился:
— Постыдитесь, сударыня! У госпожи Бланки есть все основания обижаться на вас. Негоже рассказывать другим то, что она вверила вам по секрету.