Шаманов сменил тональность и теперь наигрывал уже другую мелодию. Пастушья дудочка вторила ему, насколько хватало мастерства. В темноте показались две красные точки, словно габаритные огни маленького воздушного судна. Ночной летун возвращался.
Ночной летун возвращался. Он летел с натугой, понемногу теряя высоту. В лапках-сучьях у него был зажат ремень офицерской полевой сумки. Не долетев несколько метров до Латына, деревянный дракончик тяжело спикировал на землю. Посадка получилась жесткой. Во все стороны от коряги полетели щепки, но кожаную планшетку она так и не выпустила из лапок. Шаманов перестал играть на свирели, смолкла и свирель невидимого помощника.
Трясущимися руками отрядный священник отстегнул защелку и открыл сумку. Он осторожно заглянул вовнутрь и тут же закрыл ее. На мгновение, пока планшетка была открыта, из нее вырвался яркий фиолетовый луч, осветив пятачок за скалой, служившей укрытием для разведчиков. Щелкнул металл замочка, свет потух. Ослепленные десантники часто моргали, снова привыкая к темноте. Кузнецов с силой нажал указательными пальцами на закрытые веки, чтобы быстрее восстановить ночное зрение.
Отрядный священник повернулся к спутникам и срывающимся голосом сообщил:
— Электролит наш!
— Аминь! — не удержался от ехидной реплики Задов.
Наградой ему стала звонкая затрещина от командира группы. Кузнецов никогда не опускался до банальной ругани и мордобоя, но в отдельных случаях физические методы воспитания зарвавшихся подчиненных были единственным средством. Хотя в этой командировке поводов было больше, чем нужно. Единственное, что останавливало Кузнецова — стальная каска на крепкой голове одессита.
— Надо будет в голову гвоздик вбить. Поостережетесь граблями размахивать,- обиженно засопел Лева и отодвинулся подальше от командира.- Какие-то нервные все сегодня. На войне без шуток нельзя, так недолго и в солдафона превратиться.
Пастушья дудочка выдала на прощание заунывную трель и замолкла. Далекий голос фальцетом пропел под занавес: «Ла-ла! Труля-ля! Оп-па!»
— Голос хороший. А вот слуха нет совсем! — с видом знатока заметил Задов, с грустью вспоминая свою теплую вязаную шапочку. Уши черноморца ощутимо мерзли. Он посильнее затянул шнур капюшона. Теплее не стало, а дышать оказалось труднее. Обламывая ногти, Лева попытался развязать самозатягивающийся узел шнура. Сделал только хуже. Специалист по вязке узлов завалился на спину, держась руками за горло и сипло хрипя.
— Когда же это наконец закончится?! — зло прошипел Кузнецов.
Он резким движением выхватил кинжал из ножен, пристегнутых к поясу, и одним прыжком подскочил к дергавшемуся среди камней Леве. Николай свободной рукой отжал подбородок брыкавшегося подчиненного. Как на образцово-показательных занятиях по снятию часового, он одним вращательным движением от себя резанул клинком Задову по шее. Лезвие, заточенное до остроты бритвы, распороло шнур, а заодно и ткань капюшона.
Лева перестал брыкаться и тяжело дышал, с шумом вдыхая воздух. В груди у него булькало и сипело. Над полузадохшимся одесситом стоял командир группы. В одной руке он держал капюшон с остатками шнуровки, в другой — кинжал.
— Клоун ты, Лева,- без всякого раздражения произнес Николай, бросив Задову на грудь остатки капюшона.
Одессит помассировал шею и натянул ровно обрезанный капюшон на голову.
— Коротковато обрезали, герр обер-лейтенант. У меня теперь ушки мерзнуть будут, ваше благородие,- плаксиво просипел Задов. Громко говорить он не мог, саднило горло.
Кузнецов только махнул рукой и убрал кинжал в ножны. Острое лезвие хищно блеснуло, прячась в чехол до лучших времен и настоящей работы, для которой его ковал мастер.
Кузнецов пошел искать желтошапочников.
Первого попавшегося под руку он назначил посыльным и передал ему приказ для всех от имени Великого Пятого: «Немедленно сниматься с позиций и уходить отсюда. Главное — быстрее и дальше. Если кто-то останется, то в своей следующей реинкарнации будет стриптизером». Кто такие стриптизеры, аборигены не знали, но угроза сразу подействовала. Ополченцы послушно оставляли позиции с брустверами, выложенными из камней. Тени людей бесшумно исчезали в темноте среди скал. Своих убитых и раненых, которых удалось вынести из-под огня егерей, они успели переправить в тыл.
Остались только двое. Смущенно перешептываясь, они подошли к Николаю и сообщили свое решение: «Да! Они согласны быть в следующей жизни стриптизерами, лишь бы служить Великому и Милосердному!» Кузнецов вздохнул и в двух словах объяснил, чем им придется заниматься. Упрямцы моментально исчезли. Великий он, конечно, Великий, но не такой же ценой в самом деле.
В горах становилось светлее. Близился рассвет. Командир выждал двадцать минут и твердо скомандовал товарищам: «Подъем! Пора, братцы».
Кузнецов шел первым. Обладая фотографической памятью, он прекрасно запомнил путь. По дороге сюда он примечал любой причудливый скальный обломок в качестве будущего ориентира. Сразу после обер-лейтенанта брел Шаманов. Он бодрился, но было видно, с каким трудом ему дается каждый шаг. Маленькую колонну замыкал Задов с автоматом на шее. Коротко обрезанный капюшон был лихо сдвинут набок. Лева рассудил, что если уж головной убор не закрывает оба уха, то хотя бы одно пусть находится в тепле.