Зато Лева не мог отвести глаз от бесплатного ночного представления. Повинуясь мелодии свирели, коряга стала подниматься над землей. Сантиметр за сантиметром она набирала высоту, разворачиваясь в сторону ущелья, где затаились остатки разгромленного, но все еще смертельно опасного каравана. Оттуда загремели удары вражеского бубна, и ночной летун словно наткнулся на невидимую преграду. С каждым новым ударом деревяшка «проседала» в воздухе, теряя высоту.
Латын поднатужился и выдал новую замысловатую трель. В ответ бубен зачастил. Коряга-дракон еще пару раз вяло взмахнула обрубками-крыльями и тяжело рухнула вниз на землю, ворочаясь среди камней и яростно сверкая красными глазками. Шаманов убрал свирель от губ. Отрядный священник был весь мокрый от пота. Шелковый халат, подбитый мехом, прилип к телу. Руки Латына заметно тряслись, глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит.
Коряга замерла, судорожно дернувшись напоследок. Рубиновые глазки медленно погасли. Так гаснут угольки в забытом костре. Гул бубна в долине тоже смолк.
На Шаманова было жалко смотреть: плечи поникли, шапка свалилась, длинные волосы торчали мокрыми клоками. Не разжимая губ, он еле выдохнул:
— Немного дух переведу, и снова попробуем.
Лева отвернулся и продолжил перебирать четки. Поерзав на мотках веревки, он оперся о камень. Под ладонью оказался забытый Латыном бубен. Он машинально постучал по упруго натянутой коже. Бубен послушно отозвался звоном, вибрируя под пальцами. Задов вполголоса пропел, отстукивая ритм: «Ночь, полночь. По ко-о-оням. Вылезайте, братцы, из могил…» Незамысловатая песенка, любимая босяками с Привоза, впервые произвела такой эффект на слушателей.
Со стороны старого кладбища, оттуда, где они встретились с желтошапочниками, донесся вой, полный тоски и ярости.
Шаманов из последних сил подковылял к Задову и вырвал бубен, раздраженно прошипев:
— Ты нас всех угробить хочешь? У немчуры не получилось, так теперь ты за это дело решил взяться?
— Еще одного Задова в отряд, и никаких врагов не надо,- поддакнул Кузнецов.
— Ты дурак, да? — не унимался Латын. Похоже, силы понемногу возвращались к старику.
— Он дурак! Он и убить может! Это минус,- ответил за Леву Николай, сразу вспомнив ледяной холод снежной могилы, в которую днем его определил подчиненный.
Похоже, силы понемногу возвращались к старику.
— Он дурак! Он и убить может! Это минус,- ответил за Леву Николай, сразу вспомнив ледяной холод снежной могилы, в которую днем его определил подчиненный.- Но потом извинится. Это плюс.
— Шо я такого вам сделал?! — вяло отбрехивался одессит.- Подавись ты своим барабаном! — И совсем тихо добавил, чтобы не услышали: — Жлобье столичное!
Завывания, переходящие в рев, донеслись из темноты с новой силой и заметно ближе.
— Представь на минуту: ты крепко спишь, без снов, тревог и боли. А тебя бесцеремонно, наглым образом будят. Тебе это понравится? — горестно вопрошал отрядный священник.
— Я уже привык. И почти не обижаюсь, когда меня каждое утро бесцеремонно и самым наглым образом будят. И еще при этом пугают,- пробурчал в ответ Лева, косясь на командира группы.- Может, самую малость обидно.
Кузнецов выпад в свой адрес проигнорировал. Он аккуратно сплюнул, точно попав Леве на ботинок. Темнота настоящему разведчику не помеха, а друг и надежный помощник.
Снизу, где шла тропа, донесся цокот копыт и тяжелый топот, перемежаемый воем и злым визгом.
— Их что, вместе с конями хоронили? — шепотом спросил Кузнецов.
— Местный обычай,- коротко ответил Шаманов, не вдаваясь в подробности.
Задов в разговор не встревал, опасаясь нарваться на очередную грубость. Его товарищи избегали называть тех, кого он разбудил и вызвал.
Цокот затих в стороне, где окопались остатки немецкого каравана. Оттуда послышались испуганные голоса, сменившиеся воплями и выкриками команд. Вражеский лагерь охватила паника. Трассирующие очереди пулеметов и автоматов секли склоны ущелья в разных направлениях.
Яркая вспышка в вершине ущелья над лагерем осветила склоны с белыми вкраплениями пластов снега на темных скалах. Вторая группа подрывников, которых считали пропавшими без вести, наконец увидела трассирующую очередь. Все это время команда слабовидящих дисциплинированно ждала сигнала. Вот и дождались! Лучше поздно, чем никогда…
Зарница на мгновение вырвала громаду гор из темноты, и тут же все исчезло вновь. Тьма после яркой вспышки взрыва стала еще непрогляднее. Раздался грохот обвала. Эхо усилило его и повторило много раз. В ночной тишине разведчикам показалось, что горы раскололись. Выбивая снопы искр, в ущелье посыпались камни, образуя сплошной грохочущий поток.
Грохот затих так же внезапно, как и начался. Из вражеского стана доносились крики и беспорядочная стрельба. В том месте, где находились егеря, замелькали огоньки фонарей. Глухо заухал бубен черных лам. Немцы отбивались от тех, кого разбудил Лева своей незатейливой песенкой. Взлетела ракета и повисла на парашютике, заливая ущелье мертвенным светом. Десантники прижались к земле. Эсэсовцы палили из всех стволов.
Латын схватил свирель и засвистел с новой силой. Грех было не воспользоваться таким моментом. С соседней вершины ему тоненько вторила пастушья дудочка незамысловатым мотивом из двух нот. Две мелодии сплелись в одну. Неизвестный музыкант поддержал Латына, и коряга-дракончик начал оживать. В темноте замерцали красные глазки. С новой силой замолотили по воздуху обрубки-крылья. Дракончик стремительно набрал высоту и черной тенью унесся в сторону ночного боя.