— Отнюдь! — возразил я. — Это мне пришлось за Феанирою по пятам ходить. И точно знаю, что я верный след взял…
Миловзор, бывший тут же, потребовал разъяснения. Тогда, опуская излишния подробности, я поведал об метке на плече подлинной де Мюзет и протчая, присовокупив:
— Теперь сие неважно, ибо скрылася преступница.
— Отчего не узнать ея по платью? — вопросил Миловзор.
— Оттого, что сей час она уже его переменила, — рек я. — Придется ожидать иного случая.
— Некоторая деталь представляется мне странною, — молвил жених сестрицын в задумчивости. — Отчего Феанира не примет вид какой-либо иной дамы или даже кавалера? Если она может перекинуться в кого угодно, ради каких причин она медлит?
— Как видно, таковые причины у нея имеются, — ответствовал я и при сем явил свойственную мне прозорливость.
С горя Эмилия увлекла Миловзора танцовать. Что ж, танцы да еще и шоколат — вот лутшие лекарства для дев. Мне же мечталось в покое поразмыслить. Воротившись в комнату свою, забрал я Милушку и пошед с нею на ночной променад.
Заметка Эмилии — беглая, на полях журнала
Преизрядная шутка, каковая мне весьма показалась прелестною: когда несколько прекрасных собою и юных особ (лутше заменить их впоследствии на одетых в мифологическое платье детей!!!), как-бы в виде амазонок, т. е. с обнаженною левою грудью, выскочив из кустов, зачали палить в прогуливающихся кавалеров из луков стрелами. Стрелы сии — вот САМОЕ ПРИМЕЧАТЕЛЬНОЕ! — сделаны с нарочитыми мягкими присосками в форме губ заместо наконечников заостренных, причем прилипали сии наконечники к одежде с поцелуйным звуком и тако-же отлипали, когда кавалеры их отдергивали. И так бывали сии кавалеры многократно поражены, равно и Миловзор — впрочем, только из вежливости, дабы не прослыть занудою.
Придумка сия, показавшись мне смешною, равно и Миловзору, непременно следует завести таковое же у себя в имении, дабы порадовать деда нашего, изрядного кавалера и шутника, однако же без неприличия обнаженной груди, каковая в глуши нашей целомудренной гораздо невозможна.
Гастон, впрочем, и здесь явил себя во всей красе своей, а именно: отдернув с громким звуком как бы поцелуя сию стрелу с наконечником-губами, воскликнул он, досадуя и едва не рыдая:
— Галун отошел!
Ибо пущенная амазонкою стрелка чуть оттянула галун от обшлага его рукава — ну не кисляй ли брат мой, не скушный ли он человек! Право, печально!
Продолжение того же письма Гастона
А на лужайке в то время представляли комедь, презабавную и писаную в изрядных стихах. Якобы у человека сварливаго и жаднаго была супруга, каковая находила себе утешение в сердечном друге — приятном и веселом. Оный, в свою очередь, обладал супругою ревнивой, скупою и язвительною. Некое время любовники обманывали своих душевных мучителей, однако-ж вскоре с обеих сторон были уличены. Последовала сцена, едва не обернувшая комедь в трагедь. Но что же? Устроилось все наилутшим образом: обманутыя супруги почувствовали обоюдное друг ко другу влечение по сугубому сходству характеров.
Было и затруднение по невозможности развода, однако уже сам-четвертыя нашли выход. Жена скупаго взяла имя супруги своего возлюбленнаго, и напротив, последняя записалась собственною соперницей.
Вот приличная по сему поводу песенка, распеваемая сим квартетом в финале:
Сова — будь филину подруга,
Но трясогузку избегай;
Орлица, будь орлу супруга,
Напрасно зайца не терзай.
К оленю лань всегда стремица,
Ворона с вороном резвица,
К цветку лелеет страсть цветок,
К пастушке — милый пастушок.
Супружество тогда прилично,
Коль сходны нравы и обличье.
Я, однако-же, не слишком увлекся представлением, а выпучив глаза, разглядывал в толпе двух совершенно одинаких маркиз де Мюзет. Оные сидели друг противу друга и своей раздвоенности не замечали, ибо обе взирали на сцену. Сходство было таковым, словно-бы маркиза пребывала пред зеркалом. Наряды, впрочем, разнились.
В изрядном волнении покинул я лужайку, впечатленный противуестественным зрелищем. Следовало что-либо предпринять. Но едва я собрался с мыслями, как подошед ко мне кавалер — тот, что с лже-маркизою прогуливался. Поклонившись с неприятной учтивостью, каковая бывает в адрес врага у благородных людей, сей кавалер рек:
— Вы — Сластонег, об чем я навел справки у де Клаклю. Я же зовусь здесь Прямолюбом. Однако-же в знакомстве с вами ничего приятного для себя не зрю.
Изумленный, я возразил, что такового знакомства вовсе не искал, присовокупив, кстати, что и для меня сие удовольствие не из великих.
Прямолюб зарделся — было понятно, что оный гневается.
— Все же есть у меня до вас дело, — продолжал он. — Не угодно-ль вам в седьмом часу утра прогуляться завтра со мною в оранжерею?
— Уж я и забыл, когда поднимался в такую рань, — рек я спокойно.
На то кавалер заметил:
— Не беспокойтесь, я устрою так, что в оранжерее вы ляжете и уж нипочем не подыметесь, не взирая на время.
— Уж не поединка-ль вы ищете? — вопросил я.
— По несчастию, вы из благороднаго общества, — отвещал мне Прямолюб. — Иначе я прибил бы вас, словно крысу.
— Но ради каких причин?
— Дабы вы впредь не докучали прекрасной маркизе своим присутствием.