Лошади наши остановились.
— Тем лутше, что с огнем, — разсудил на то Миловзор и обратился ко мне: — Берите оружие, своего лакея и идите к ним навстречу.
Сычи затихли — скверный знак.
Сердце мое сжалось. Весь я был в страшном напряжении. И тут раздался свист и голоса.
— Пять человек на дороге идут к нам, вооружены и с огнем, — рек наш возница в нарочитое окошко.
Лошади наши остановились.
— Тем лутше, что с огнем, — разсудил на то Миловзор и обратился ко мне: — Берите оружие, своего лакея и идите к ним навстречу. Мы же с Данилою обойдем их с фланга. Вы отвлеките их внимание, мы же нападем внезапно и супостатов гораздо изумим. Вперед!
С сим напутствием он чуть не вытолкал меня из кареты. Милушка при этом жалобно и безпокойно затявкать не преминула. Что делать! Едва живой, поплелся я навстречу опасности. Мартос же, струхнувший не на шутку, — за мной следом.
Далеко не пришлось идти — тати стояли уже возле лошадей наших.
— Гляди-ко, Микитко, кучер-то утик! — со смехом рек один.
— Пес с ним, — отвещал иной. — Ты лутше глянь, какой красивый барин к нам пришли!
Все они разсмеялись.
— Что вам надобно? — вопросил я. — Мы — бедныя путники, нету у нас ни денег, ни иных сокровищ.
Голос мой при этом дрожал изрядно.
На таковые слова тать Микитко, посмеиваясь, ткнул пальцем своим мне в грудь.
— А точно это у тебя, бедный путник, пуговицы на кафтане из золота?
Разбойники пуще стали смеяться, пихая друг друга в боки. Все они были зело бородаты, в кожаных куртках с шипами и бляхами. Лица их носили несомненные печати вырождения и множественных пороков. У одного совсем провалился нос, иной от пианства весь был синюшен, третий таскал на ремешке белый младенческий череп вместо кошелька.
Главарь же их, Микитко, осознавая превосходство своего положения, продолжал глумиться:
— Не нужны нам ваши жизни крольчачьи. Отдавайте одежу, да лошадей, да денежки, какие есть, — а колымагу можете себе оставить.
Тати смеялись, как безумныя, а у меня пред глазами поплыли круги. Что было сие — отчаяние, страх перед этими здоровенными молодцами? Иль то была ярость, вызванная присутствием грубаго, жестокаго скотства? Эти созданья Природы, предо мною бывшие, являться людьми никак не могли. Грешно даже предположить, что единая божественная воля или единая человечья Пра-матерь (сходная с обезьяною, как трактует филозоф Либентот) могла бы породить на свет гуманиста Эгью Масканя, художника Бенутто, меня — и одновременно с тем этаких образин.
— Ты что, не слыхал, дурында? — зарычал тут Микитко. — Скидай портки, гусь в парике!
С этим он схватил меня за ворот и тряхнул. Я же в крайнем возмущении обеими руками сего злодея от себя оттолкнул.
— Ах, так! Ну, держись, барин! — крикнул разбойник и выдернул из-за спины огромный меч-эспадон. Каковым эспадоном зачал он выделывать различныя фортели, норовя и меня разрубить, словно бы окорок, и на соратников своих впечатление произвесть. Я же со своею рапирою уворачивался, как мог.
В обычной жизни своей не раз я делался слушателем различных историй, каковыя любят разсказывать иныя бывалыя люди. О подобных приключениях оные бывальцы обычно повествуют, что в минуту решимости они собирают волю в кулак и вспоминают советы своих фехтовальных учителей. Милый Мишель! Ежли застанешь ты подобного разсказчика за этими словами, без сомнения именуй его вралем, а розсказни его — пустым вздором.
Какие тут уроки? Какие учители? В сей момент человек думает об ином. Я же думал об том, как бы мне не попасть под убийственный клинок.
Вся сущность моя, все мое естество (об котором филозоф Либентот также немало трактует) сопротивлялось смерти. Очевидно, самое нежелание погибели и направило столь щастливо мое оружие. Очень кстати кончик моей рапиры уязвил кисть разбойной десницы, пройдя между звеньев кольчужной рукавицы. Рапира при сем сломалась, будто бы стеклянная.
Душегубец взвыл и выронил свой меч, тряся рукою, скорее, от недоумения, нежли от боли — навряд ли подобныя скоты умеют чувствовать. Узрев сие, Мартос, трусливый мой слуга, тут же подскочил и ударил мерзавца в лоб своею дубиною, убив при этом на месте.
Прочие же тати угрожающе закричали, и я оказался в кольце вражьем — со всех сторон зрел я блеск их мечей.
Но тут, словно молния, наскочил из темноты на них Миловзор. Одного разбойника он заколол кинжалом, второго хлестнул шпагою по лицу, и тот с криком упал. Кучер Данило еще одного из арбалета застрелил в упор.
Оставшийся на ногах разбойник бросил свой факел в сторону и бежал, громко выкликая подмогу. Миловзор спокойно и без сожалений добил поверженнаго им же грабителя и рек:
— А теперь поживу-поздорову едем отсюда!
Что мы не преминули исполнить.
Милушка и Эмилия ждали нас в экипаже ни живы ни мертвы. Сестрица моя тут же прижалась к миловзоровой груди и, трепеща, сказала:
— Ах, вы — мой спаситель и храбрец! Отныне безо всякого страха вручаю вам жизнь мою…
Данило нахлестнул лошадей, и мы понеслись прочь. Погони от разбойников за нами не было.
Убедившись в сем, Миловзор ко мне поворотился и с искренней горячностию воскликнул:
— Поздравляю со славной викторией! Зрел вашу баталию и выражаю восхищение вашей доблести и умелости!