Великан подъял длань и заскрежетал зубами. Весь он при этом озарился яркою вспышкою. Я хорошо его разглядел при сей оказии.
Миловзор же рек:
— Не бывать сему, ибо я сей же час заколю тебя насмерть!
С этим он совсем собрался делать выпад, как я остановил его.
— Повремените, милый Ганс, — рек я, улыбаясь. — Сей урод вовсе не есть Черный Клаус, как он уверяет.
— Кто ж он? — молвил Миловзор.
— Какой-либо неумный шутник. Пусть лутше слуги поучат его палками.
— Мелкий червяк! — снова заорал урод. — Не будь я Черный Клаус, если у тебя не разсохнутся внутренности! Бойся, ничтожество!
— Не подумаю я тебя бояться! — отвещал я. — Ибо ты — мошенник и самозванец. Посмотрите, Ганс, во что оный одет. На нем камизол с рукавом на сборочке — таковых камизолов четыреста годов назад отнюдь не носили, а носили рукав разрезной на пристежках…
При таковых моих словах урод затрясся и возрыдал. Гнусная тварь под ним разточилась, а великан при сем на землю пал, облик свой совершенно переменить не преминув. Заместо неудачнаго камизола показался знакомый мне халат, зело засаленный, а в оном халате узрели мы… аль-Масуила, колдуна и подлаго моего оговорщика.
Чалма его своротилась на сторону, светящиеся уроды в браде его на глазах оборачивались… гозинаковыми крошками. Колдун пресмыкался в дорожной луже, царапал от горя лицо свое и плакал, так говоря:
— Сам нечистый дух второй раз посылает мне слугу своего, проклятаго юнца! Второй раз молокососный нечестивец повергает в прах мои замыслы. Пусть же разорвет тебя на части, чтоб родить тебе како женщине, чтоб власы твои обернулись змеями, а в зенках завелись улитки…
На таковые слова я ему возразил:
— Ах ты, шелудивый старец! По твоему наговору обрушились на меня злыя беды, а ты меня упрекать еще вздумал! Вздорная гадина, фигляр учоный! Академии превзошол, а сам сообразного костюма наколдовать не знает…
С этим зачал я учить колдуна по спине ножнами от рапиры. Из толстого грязного халата его поднялась кверху большая туча пыли; более ж я ничего не добился.
Миловзор, посмеиваясь, полюбовался экзекуцыей, а после меня остановил.
— Будет вам, кавалер. Сей колдун может нам еще быть полезен.
Не без моей помощи привязал он аль-Масуила к дереву в сидячем положении. Кучера Данилу послал он разыскивать лошадей, Мартос же по моему приказу предолго искал сучья и коряги для костра.
— Выходите, душа моя, — рек Миловзор Эмилии, — устроим мы в лесу как бы пикничок. Ночь тепла, скоро заря…
И зачали они у костра миловаться. Я же в компании с собачкой моею да со связанным колдуном пребывал и так думал: «Ничто человека не сломит. Посреди суровых испытаний, сражений и невзгод в сердце его остается место для любви, а в голове — простор для мудрости. Хитрец же сам себя перехитрит, а злодей сам себе злы содеет и по заслугам сообразно понесет кары».
Аль-Масуил, поминутно стеная, прерывал мои разсуждения.
Хитрец же сам себя перехитрит, а злодей сам себе злы содеет и по заслугам сообразно понесет кары».
Аль-Масуил, поминутно стеная, прерывал мои разсуждения.
— Я голоден! — плакал он. — Я мерзну! Я старый человек…
— Старый ты негодяй, — возражал ему я. — Через тебя лишились мы коней, а ты понуждаешь нас делиться с тобой провизией…
— Не судите меня строго, юным свойственно великодушие. Еслиб вы ведали, что за страсти разрывают мою душу, мутят мой разум…
— Полагаю, ничего, кроме алчности и злокозненности нарочитой, — высказал я, а Милушка моя гневно затявкала.
— О нет, как вы ошибаетесь! — рек колдун. — Я действительно грешен, не сколько перед вами, сколько пред наукою и Великим Знаньем. Увы — не алчность смутила меня, но иное чувство, а именно: любовь. Страстная, всепожирающая напасть повергла меня в ничтожество, извратила мою душу…
— Уж не любовь ли к преступнице Феанире? — вопросил Миловзор, слыша его речи.
— Если так, то поведайте нам, — подала голос Эмилия. — Таковыя разсказы бывают зело поучительны и несут в себе всякия пользы.
Аль-Масуилу того и надобно было. Престрашно выпучив глаза, исказив совершенно свою личность, зачал он нараспев произносить заунывным голосом:
— Юныя сердца нарочито для страстей приспособлены. Чувственныя бури, хоть бы и самыя грозныя, конечно, их гораздо волнуют, производят в голове особые спазмы и способствуют разлитию некоторых соков по всему телу. Но здоровое молодое естество, отдав дань всевозможным мечтательностям, побеждает сию напасть, постепенно охлаждаясь. Сердце же старика, как бы покрытое коростою, изнутри хранит в себе жестокий белый пламень. Бойся, юная дева, разбудить в старике любовь. В свое время Хашмирский Соловей, сам Усама Унылопевец, так сказал:
Усама унылопевец
газель номер пять
Моя грудь — иссохшая грудь пустыни,
Твоя — оазис меж двух холмов.
Моя страсть — горячий самум в пустыне
Сожжет оазис меж двух холмов,
И нежные розы умрут в пустыне,
Коль я сорву их меж двух холмов.
В моих очах — лишь пески забвенья,
В твоих — волшебное озеро Бахт.
Склонюсь к тебе — и пески забвенья
Иссушат волшебное озеро Бахт.
Так пусть другой, не страшась забвенья,
Ныряет в воды озера Бахт!
В чреслах моих — иссохшее семя,
Но жизнью наполнено лоно твое.