Наилутший подарок от любовницы к своему любовнику-рыцарю
На битву рыцарь собираясь,
Так рек любовнице своей:
«Хочу воздеть доспехи бранны
Я как залог любви твоей.
Меня ждет тяжкий подвиг ратный.
Как возвращусь — того не вем.
Будь же ко мне благоприятна
И мне подай отцовский шлем».
Она в слезах его лобзает,
Шелом отцовский подает,
И он тотчас его вздевает
И так любовнице речет:
«Мне легок шлем сей, будто пухом,
Не медью бранной кован он.
Но отчего же возле уха
Он погнут, смят и прободен?»
«Узнай, — она же возразила,
Вкушая сладостных утех, —
Что смерть отца маво сразила,
Когда на нем был сей доспех.
Отца маво с тобой геройство,
Моя с тобой навек приязнь,
И таковое это свойство
Отгонит смерть, убьет боязнь!»
Нужно, однако ж, заметить, что шляпки иногда встречаются пресимпатичныя.
И вот каковое любопытное наблюдение: что продается в лавках, того решительно не носят, а носят нечто противуположное тому, и таким образом отличается истинная столичная dame de mode от модницы провинциальной, коя простодушно торопится накупить нарядов, а после служит на столичных выездах для насмешки «посвященных». Сие презанимательно!
Впрочем, для постижения сией науки не было у нас ни средств, ни времени, и довольно скоро сменили мы модные и книжные лавки на развалы старьевщика. Мое слабое перо безсильно передать все те виды и запахи, что открылись там пред нами. Да и место ли подобным описаниям в журнале девическом (вместилищу грез)? Довольно и того, что я сама принуждена была обстоятельствами созерцать, обонять и отчасти осязать развернувшиеся пред нами неприглядныя картины!
Кули с грязным тряпьем, отчасти снятым с убиенных или с умерших от естественных причин, отчасти же проданным ради жестокой нужды, валялись повсюду в тесном, плохо освещенном доме. Где-то во тьме кромешной, за жесткой от налипшей грязи занавескою, чадила кухня и там же неблагозвучно верещал ребенок. Какая участь ожидает сие нещастливейшее дитя? Кем возрастет оно, будучи с младенческих лет своих окружено столь отвратительными сценами? Однако продолжаю.
Ничуть не смущаясь увиденным, мой Миловзор, слегка дыша в рукав, дабы не подвергаться опасности быть удушену от миазмов, поворошил сапогом один куль, другой, а после призвал владельца и молвил:
— Подбери-ка ты нам, любезный, одежду, обыкновенную для лекарей презреннаго панагаанова племени, да чтоб впору и отнюдь не дырявая.
Тут из-за занавески пронзительный женский голос закричал:
— Слупи с них по двойной! Вишь, что удумали!
И невидимая нам дама в сердцах двинула кастрюлею, а младенец внезапно затих. (Уж не бросила ли она его в кастрюлю? — тотчас невольно подумалось мне. Ибо место здесь таковое, что возможно предположить решительно любое злодейство).
Старьевщик что-то забормотал, закопошился, после закряхтел и сказал нам так:
— Пожалуйте на свет, господа хорошие.
Мы с облегчением покинули жилье с кислыми его запахами и оказались опять на улице, хоть тоже и грязной, но ощутимо менее ароматной. Следом вышел и старьевщик с неким тюком, и уж тут-то я хорошенько все разглядела. Старьевщик был весьма сер, складчат лицом и уныл, как вечность на пороге ада. Из тюка, когда он развернул его на ступенях лавки своей, во все стороны панически побежали клопоканы. Миловзор, оскалив губу с усами, придавил двоих сапогом, прочие же спаслись бегством или затаились.
Попеременно вздевая на шпагу то одно, то другое, Миловзор осмотрел вещи, кои были в точности в согласии с обычаями известнаго народа, т. е. мешковатыя и возможно более безобразящия натуру. Старьевщик стоял рядом, глядел не моргая на товар свой и только время от времени громко сморкался. Затем скушным голосом пробормотал он и цену. Миловзор, желая поскорее покончить с делом, не стал и торговаться, а вместо того забрал тряпье в охапку, бросил старьевщику две серебряные монеты — какие из кармана первыми вынулись — и пошел прочь. Я поспешила за ним, не желая мешкать в ужасном месте. Старьевщик крикнул что-то нам вслед натужным голосом, а после и жена его (та, что, предположительно, сварила ребенка), выскочив, очень бранилась, но мы не замедляли шага и не оборачивались.
Наш план был таков: снять комнаты на несколько дней возможно более близко от жилья брата моего Гастона, а в окнах выставить объявление, что здесь-де обитает лекарь от зубной боли, такоже от головной, колик желудощных и разлития жолтой, красной и чорной желчи. Зная нрав брата моего, я не усумнялась, что один или два из перечисленных недугов не преминет вонзить в нежное тельце его свои алчущие когти.
Зная нрав брата моего, я не усумнялась, что один или два из перечисленных недугов не преминет вонзить в нежное тельце его свои алчущие когти. Что до слуги гастонова, Мартоса, — то это самое ленивое создание, когда-либо находившееся в услужении у благороднаго кавалера, и потому только естественно ожидать, что, будучи послан за врачом, обратится он к первому попавшемуся, а не станет разыскивать по всему городу наилутшего.
Мы осуществили наше намерение касательно комнат без всяких хлопот. Владелица помещений, дама в жеваном чепце с какими-то увядшими лентами, подмигивала при сдаче комнат столь скабрезно, что я ощутила прилив крови к лицу и едва не лишилась чувств. Воистину, столица есть средоточие порока, и токмо обладатель рыбьей крови, наподобие Гастона, способен не опалиться здесь развратом, карточными играми и иными недостойными страстями. Самый воздух здесь, кажется, заражен!