Дед ходил злой и норовил ткнуть чиновника палкою пониже поясницы, но тот чрезвычайно ловко уклонялся и виду не подавал. Открылось, что Гастон помог скрыться преступнице, какой-то шпионке Феанире, которая похитила у одного из министров нечто секретное и важное (что — не знаю!). В голове не укладывается! Неужто Гастон настолько мог плениться сиею женщиною, чтобы пойти ради нея на подобный поступок? Я слишком знаю нрав и обычай брата моего и потому могу сказать определенно: сие — лишь измышления досужих умов, а истина скрывается совершенно в другом месте.
Из всех соседей один лишь Миловзор верит мне, что случившееся — всего только недоразумение и нещастливое стечение обстоятельств; прочие же почитают нас теперь за семейство изменников и сторонятся, как бы зачумленных. Разумеется, и брак Миловзора со мною теперь дело невозможное.
Однако ИСТИННАЯ ЛЮБОВЬ, коя соединяет сердца наши, противится такому исходу, и всякую ночь мы встречаемся в Грачевой роще ТАЙНО. Сколько слез было там выплакано под покровом благодетельной тьмы! Сколько нежных слов срывалось с уст, его и моих! Несмотря на все беды я все-таки щастлива…
Чиновник уехал от нас не солоно хлебавши, однако за усадьбой установлено наблюдение, и тупица с противною рожею теперь день-деньской торчит либо в беседке, либо же на кухне (в жилыя комнаты ходить я ему воспротивилась) и трескает, не пьянея, наливку. Брат мой под домашним арестом в собственном столичном доме. В том, что он будет осужден и обезглавлен, я не сомневаюсь. И тогда… Тогда я навек останусь с запятнанным именем и в старых девках.
Отчаяние, которое охватывает меня при этой мысли, не передать никакими словами. Одной тебе вверяю мою тайну. Нынче же ночью мы с любезным моим Миловзором бежим… бежим под защитою темноты! Путь наш — в столицу. Мы непременно должны пробраться в дом тетушки Лавинии и вызволить вялого и павшего духом Гастона (воображаю, как бледен и скучен он сделался!). Единственное для нас спасение — самим изловить злодейскую сию Феаниру. Поскольку солдаты и чиновники королевские горазды лишь винные погреба у почтенных семейств опустошать да в перинах копаться, а что до ловли преступников — то куда покойнее стеречь Гастона, который и без того никуда не бегает. Лишь обелив наше семейное имя, для меня возможно теперь столь желанное счастье в супружестве с Миловзором, а для него — со мною.
Итак, нынче же ночью решится — если не все, то многое!
Пожелай в сем безумном предприятии удачи своей
отчаянной Э.
Итак, нынче же ночью решится — если не все, то многое!
Пожелай в сем безумном предприятии удачи своей
отчаянной Э. дю Л.
Милей тебя, мой ясный свет,
И никого на свете нет,
А коль остаться без тебя —
То столь ужасно для меня!
(Как это верно в отношении меня и Миловзора!)
На тот же адрес шестое письмо Гастона
Дражайший мой Мишель!
Столь ужасны события последней седмицы, что описать их порядочным образом возможно лишь какому-нибудь классику из пучин седой древности. Слепой Фаэтий или великий Луканус, певец богов и героев, справились бы лутше меня. Увы! Сии злоключения выдались мне, а не Харору, сыну богини Ваннаны. Я же — простой смертный. Что странного в том, что я пал духом?
Не обращай внимания на скверную бумагу — там, где я пребываю, нет и намеку на что-то приличное в сем роде. О, нет — я не в камере смертников. Даже отнюдь — от эшафоту я теперь несколько подалее, нежли прежде. Хотя отдаление это сугубо географическое. Решительно во всякую минуту меня могут схватить, и тогда…
Начну по порядку.
Едва только в столице прознали об моем заключении, как дом мой сделался местом паломничества. Я вошел в моду, и многия дамы, великосветския, светския и полусветския, устремились ко мне.
Моя спальня полна цветами и благоухает, как бы дворцовая оранжерея. Ежечасно я позирую какому-либо живописцу, всякий из которых норовит писать меня в моей постели и отчего-то в кандалах, хотя я от них и избавлен.
Кривобокая Азель то и дело принимает посылки с деликатесными кушаньями и фруктами, каковое количество употребить я не в силах. В сей напасти зело помогают мне мои сторожа. В казармах своих оные довольствуются кашею, а на моих же хлебах все как один сделались страстными почитателями трюфелей, артишоков и фаршированных кукумберов.
Что до моих посетительниц, то каждая жаждет разузнать о подробностях моих сношений с лже-княгиней Траяной, и ни одна не верит, что все это вздор.
Четырнадцать дам собственноручно вышили мне по повязке на глаза, каковые одевают приговоренному в страшную минуту. Что делать мне с ними? Откуда возьму я столько глаз? Головы можно лишиться разве что единожды…
Баронесса дю Ш* поступила еще необыкновеннее. Явившись ко мне в сопровождении двух своих подруг, нимало их присутствием не смущаясь, оная баронесса буквально силою подчинила меня своим страстным желаниям. После чего на прощание так мне сказала:
— Любезный Гастон! Обещаюсь вам при свидетельницах, что по свершении над вами приговора я выкуплю у палача некую часть вашего тела, каковую при четвертовании у мущин отделяют. За сим я сложу сей предмет в золощеный ларец и, гораздо его набальзамировав, помещу в нарочитый мавзолей с крышкою из вастрийского хрусталя.