Такой уж я человек — важно мне, чтоб все обещанное сбывалося. Одно Феаниры обещание уж исполнилось — зрел я нагия прелести ея на пытошном одре. Теперь и другое да свершится! Неужли зря пошол я на преступление?
— Как же вы думаете Феаниру обнаружить? — холодно вопросил Миловзор.
— Не могу сказать — как, — ответствовал старец. — Токмо сердце мое ведет меня к ней. Такова сила любви.
— Гадкий, гадкий вы старикашка! — вскричала тут Эмилия. — И анекдотец ваш гаденек. Не смейте немощную вашу похоть любовию величать! Любовь из скотов людей делает, а вы из человека стали совершенной скотиною и подлецом! Присягу нарушили! Чрез вашу любострастность грязную невинныя люди чуть не пострадали…
На это аль-Масуил возразил:
— Вы, дитя мое, еще молоды. Вот потеряете невинность, по лесам с офицерами разъезжаючи, — по-иному станете разсуждать.
Эмилия заплакала, а Миловзор заткнул колдуну рот подушкою сиденья и рек:
— В сем положении вы гораздо всем приятнее.
Тут и кучер вернулся. Из четырех коней отыскал он трех, четвертая лошадка сгинула навсегда.
Взяв в подмогу Мартоса, неумелаго моего слугу, Данило впряг лошадей, погрузили они колдуна на крышу, привязав там к решотке. С тем мы и покинули Кемранский лес, когда утро застало твоего покорного слугу
Гастона дю Леруа.
P.S. На станцыи «Болотные огни», в лавке, видал я забавныя перевязи. Говорят — модныя, но тут их никто не носит. Фасончик одной я срисовал и тебе отсылаю.
Писано в дороге
Походной журнал Эмилии де Леруа
писано в деревне Горелка, в трактире, в печали и раздумьях о неясных пока еще судьбах нашего отдаленнаго БУДУЩАГО
Итак, мы в деревне Горелка — одно сие название уже обозначает многие степени постигших нас нещастий! А то ли еще ожидает впереди! И хоть вследствие просвещенности нашей мы решительно отвергаем всяческих суеверий, однако-ж я призадумаюсь отныне, прежде чем пускаться в путь, имея впереди целью город, наименованный Увечьино, Костоломненбург или, к примеру, Мясосвищенск.
Увольте!
Не без пугающих происшествий миновали мы Кемранский лес. Будет, о чем написать любезной моей Уаре, ежели жива останусь и сумею добраться до почты.
Довольно сказать и того, что мы повстречали РАЗБОЙНИКОВ. Доныне никаких разбойников, кроме податных инспекторов, ни мне, ни Гастону видеть не доводилось, однако-ж мы все сумели высоко удержать семейственное имя наше и, смею надеяться, будущий мой супруг, любезный Миловзор, не покраснеет никогда за родственников своих!
Выскочив форменным образом ниоткуда, предстали внезапно пред нами вдруг отвратительнейшие образины, числом никак не менее десятка, и зачали кричать звероподобными голосами, требуя отдать им и деньги наши, и лошадей, и поклажу и, быть может, самую честь — на глумление! Миловзор со слугами тотчас вооружился и ушел в засаду, дабы не без эффективности напасть на супостатов внезапно с флангов, а Гастон, храбрый брат мой, мгновенно освежил в памяти недавнее свое боевое прошедшее, схватил шпагу и бросился навстречу неприятелю! Меж ним и предводителем разбойников вспыхнул смертельный бой.
Собачка Милушка, внезапно охваченная тем же героическим порывом, что и владелец ея, т. е. Гастон, с громким гавканьем вырвалась из рук моих и метнулась прочь из кареты. Подпрыгивая различными образами, словно бы на пружинках, отважная псица гавкала и рычала, казалось, сразу отовсюду, так что Гастон несколько раз спотыкнулся об нее, отдавил ей хвост и сам едва не растянулся на земле самым плачевным и неудачным образом. Наименовав верную спутницу свою различными характеристическими эвфемизмами, велел он мне забрать оную и держать отныне крепко, что я и сделала, позвав Милушку к себе громким и властным тоном. Собачонка тотчас метнулась обратно, торопясь осчастливить меня всем пылом своей любви, т. е. облизав мне лицо. Я крепко ухватила ее за ошейник. Милушка сия обладает еще той особенностию нрава, что более всего обожает слизывать с лица всяческие косметики и предпочитает это развлечение многим иным. Потому я предоставила ей невозбранно закусывать тем приятным и благоуханным маслом, коим смазывала я себе всегда лицо, отправляясь в путешествия, дабы оно не подвергалось опасности быть обветренным.
Так, в объятиях собачкиных, проходили для меня минуты, когда брат мой и будущий супруг рисковали жизнями в сражении с разбойниками. Впрочем, исполненное безумной тревоги ожидание недолго продлилось — вскоре уж обнимала я милаго жениха моего, а брат, обтирая лицо платочком, пыхтел и с неудовольствием разглядывал свои обломанныя ногти. Милушка рванулась к нему с силой, какой никак нельзя было заподозрить в столь нежном и невеликом существе, и бросилась к нему в объятия, царапая когтями кафтан его и оборвав даже пуговицу в порыве восторга.
Однако ж иные события почти тотчас изгладили в памяти нашей встречу с грабителями, едва не ставшую роковой! Распространяться о сем мало желания имею, ибо повстречали мы столь долго преследуемого нами колдуна аль-Масуила, чья отвратительная персона обременяет отныне собою наше доселе весьма дружественное сообщество. Колдун сей стар, безобразен, любострастен, безстыден в речах и гнусен в поступках — словом, являет собою законченный вид пресмыкающегося, коему и шею-то — морщинистую, трясущуюся и голую — свернуть без перчатки на руке было бы срамно.