— Бывает всякое, — с удовольствием ввернула Нелл.
— Да, наверное… Я просила его предупреждать меня, когда он куда-то выезжает, но… Не могли бы вы, мэм?.. Вот наш телефон, если подойдет мужчина, все равно спрашивайте Амалию, пожалуйста, это пароль. Это имя — только для вас, мэм, для соседей меня зовут Джейн, хорошо?
— А как вас по-настоящему звать? — спросила Нелл.
— Амалия.
— Немка, небось?
— Угадали.
— Так как же вы работаете на евреев?
— Мой начальник — француз, — ответила Амалия и попрощалась.
«Ну и расистка, — думала она, переходя улицу. — Господин Эйвон такой миляга, а эта… Неудивительно, что он не хочет жениться».
«Сотрудничество! — думала Нелл. — Дожидайся! Уж я-то пригляжу, чтобы ты не пролезла к нему в гараж… Охранница…»
Так Амалия совершила первые две ошибки: взялась говорить с Нелл и не поняла, что она за человек.
Штука в том, что эта валькирия вовсе не была расисткой, ничего не имела против черных сограждан, а кто такие евреи, знала очень смутно. Например, не подозревала, что доктор Горовик (которого она любила и привечала) — польский еврей, а о том, что Майер — еврейская фамилия, узнала совершенно случайно, из какого-то фильма. И, по всей вероятности, если бы Амалия догадалась простодушно спросить: «Миссис Эйвон, за что вы на меня сердитесь?» — Нелл мгновенно оттаяла бы, и история ЭИ несколько изменила бы свое течение.
Неизвестно, правда, к лучшему или к худшему; это как посмотреть.
Тем временем Умник в своем гараже стремительно выписывал в большом блокноте строчки формул. Поднимал временами голову и упирался глазами в блестящую, маленькую — размером с книжку карманного формата — машинку, висящую в четверти дюйма над поверхностью стола. Лойер лежал под столом и сладко спал, перебирая во сне рыжими, цвета волос Амалии, когтистыми лапами.
Возможно, что пока Амалия знакомилась с Умником и Нелл, в святая святых детройтских заводов «Дженерал карз», а именно в цехе испытаний головных образцов, состоялся еще один интересный для нас разговор. На стенде — на двух непрерывно бегущих пластмассовых лентах, — шелестя колесами, покачивался знакомый нам «гурон» цвета морской волны. Продолжалась эта езда на месте уже больше двух недель, и счетчики намерили больше тридцати тысяч миль — ш-ш-ш-ш, шелестели колеса» и-и-и-и-и, пели двигатели, компьютер регулярно менял режимы, изображая то подъем на горку, то спуск, то езду по ровному шоссе; в электронной памяти фиксировались полтора десятка параметров этой замечательной езды. Ящичек, стоящий под капотом машины, не выказывал признаков усталости. Случилась одна-единственная неприятность: перегрелся двигатель левого заднего — плохая смазка. И все две недели у стенда дежурили наши знакомые, Арон и Майк: кроме них, в зал допускались еще три человека: Си-Джи, Рональд Басс и начальник опытного цеха. Испытатели дежурили по двенадцать часов в сутки; смена-в восемь утра и восемь вечера, причем холостяк Арон сразу объявил, что желает дежурить только днем, а по ночам у него другие дела. Ну-с, насчет его дел всем было все понятно, и они едва не поссорились с Майком, который вразумительно изложил свои претензии, упирая на то, что жена будет очень недовольна и может потребовать развода, если он, Майк, целых два месяца будет все ночи проводить вне дома. Помирились на том, что каждую среду один будет дежурить полные сутки, для пересменки.
Разговор, о котором мы упомянули, состоялся как раз при сдаче смены, в восемь вечера, — Майк отдежурил и вылезал из рабочего комбинезона, Арон же стоял рядом и болтал, не умолкая,
— …Слышишь, Майки? Сижу тихо, смотрю на курочек — ха-ха, такие цыплятки! — и думаю, что из-за траханого дружка своего, из-за Майки, приходится только сидеть и держаться за своего петушка, потому что в восемь утра они плюхаются спать, как сурки, а в шесть вечера вылезают на сцену…
Майк поморщился — эти сетования он слышал за последние две недели раз двадцать, не меньше.
— Вылезают, чтобы я мог полюбоваться на их ляжки до работы, ох, спасибо и за это, так вот, подсаживается ко мне черный парень, почернее меня, задумчивый такой, при галстуке, выглядит тысяч на двести в год, и спрашивает задумчиво так: «Можно с тобой посидеть, брат по крови?» — представляешь? Ну и птичка прилетела к курочкам, вот что я думаю, и отвечаю — садись, мол, кровный ты мой, давай, и вижу, что у него часы с бриллиантами, думаю — нет, настоящие они, эти бриллианты, а он говорит — ты, мол, будешь брат Аарон Стоун? Мне что — отпираться, если это я? Ну, говорю, это я и буду, братец, а он смотрит мне в глаза, задумчивый такой, а тут выбегает Надя и начинает свое «пошли-пошли», юбочку швыряет вперед, лифчик тоже вперед, в зал, а он и не поглядел на ее сиськи, смотрит мне в глаза и вынимает чековую книжку и говорит: «Посмотри лучше сюда», будто я сам не вижу.
Ну, спрашиваю, и что? Познакомить с курочками? А он говорит…
Арон наклонился и уставился на Майка из-под козырька каски. Майк поднял голову, поняв, наконец, что друг сильно взволнован.
— Говорит, что нарисует здесь цифру с пятью нулями, если я расскажу, какую такую машину мы с тобой гоняли на пол-Америки. Посмотрел еще на меня — я-то открыл чавку и тоже смотрю на него, как на сумасшедшего, — он посмотрел и спокойно-спокойненько говорит, что даст авансом единичку с пятью нулями, а когда я получу по чеку и поверю, что он — джентльмен, тогда он… постой-ка… а! Тогда он в соответствии с моим желанием сотрудничать — вот так — выпишет еще чек, на тройку или четверку… с нулями…