— На пол его, сердечного…
Берт выпустил парня, тот мягко повалился на земляной пол. С ужасом воззрился на этого верзилу с железными клещами вместо рук — вытаращенные глаза казались бельмами при свете фонарика.
— Теперь послушай, Марко, — сказала Амалия. — Кончай притворяться глухим, это не поможет. Сейчас мы запрем тебя здесь — как ты есть, с руками, скованными на спине. Оставим без воды, без ничего. Будем держать, пока не заговоришь или не сдохнешь. Дверь здесь прочная. Я вижу, до тебя это дошло. Хорошо. Нам надо знать, кто тебя послал, и ты нам это скажешь. Не рассчитывай, что тебя освободят твои приятели, с нами вам не тягаться. В Голландии…
Она замолчала, потому что при этих словах он не удержался — прищурился. Выждав несколько секунд, Амалия заговорила снова:
— Ты знаешь, что было в Голландии, верно? Тогда можешь призадуматься и сообразить, что твоим приятелям будет крышка, если они сюда явятся. И тебе будет крышка, потому что свидетели нам без надобности. Подумай, хорошенько подумай, Марко. Все. Пока — все.
Он сидел неподвижно, привалясь спиной к стене и закрыв глаза. Амалия перевела фонарик на дверь и вышла; Берт — за ней. Наложил замочную навеску, поискал в соседней кладовой болт, засунул его в проушину и молчком, угрюмо, затопал на кухню. Амалия спросила:
— Послушай, что делать с Хесусом?
— А, черт… Пусть убирается.
— Они же его убьют. Или запытают.
— А мне плевать, — сказал Умник. — Сам виноват, идиот. Он был прав, но Амалия все-таки возразила.
— Жаль его, парень-то ничего, хороший. И семейный.
Она сама не имела представления, как поступить — спрятать его здесь, так ведь он наверняка не согласится, а силой удерживать… Вот вляпался, бедолага… С такими мыслями она и вышла во двор. Хесус что-то перебирал в кузове своей машины, покачивая головой.
— Езжай домой, — сказала Амалия. — И послушай, советую тебе сегодня же уехать куда-нибудь, вместе с семьей. Вернется этот Мадридец… он плохой человек, можешь мне поверить. Спрячься к кому-нибудь, слышишь, Хесус то?
— Такой важный господин… — пробормотал зеленщик.
— Он бандит. Детишек пожалей, человек.
Хесус со скорбным лицом завел свою грохочущую штуковину, покивал Амалии и уехал. А она пошла завтракать, хотя аппетита не было совершенно.
Пленник сломался через три с половиной часа: принялся лупить ногой в дверь. Амалия подошла и предупредила, что его свяжут. Тогда у него наконец прорезался голос. Он стал вопить — с характерным нью-йоркским выговором; кричал, чтобы выпустили, что он сейчас лопнет и что с ними, трахаными и перетраханными, все равно рассчитаются. Она дала ему поорать полчаса, потом подошла снова и тихо, спокойно объяснила: он должен сказать, кто его послал, иначе его свяжут, заткнут рот и забудут, что он есть на свете.
Он умолк. Но еще через полчаса прокричал, что если его отведут в туалет, он скажет.
Открыть дверь Амалия попросила Берта. И оказалась права — пленник с разбега, от задней стены, бросился на мучителя — согнувшись, целясь головой в живот. На его счастье, Берт увернулся, и парень не разбил себе голову о защитное поле, только ушибся, когда рухнул на пол.
— А ты — упрямец, — сказала ему Амалия. — Говорить, значит, не желаешь? Парень поднял голову — из носа у него текла кровь — и выпалил:
— Что мне — подыхать теперь? Скажу!
— Вот и славно. Кто тебя послал?
— Марине!
— Кто он такой?
— Он меня послал. Ты про это спрашивала, верно?
Он действительно был стойкий парень: сплевывал кровь и гнул свое. Амалия знала, что надо подержать его еще, хотя бы сутки, и лишь тогда надавить всерьез. Сейчас он, понятное дело, воображал, что имеет дело с дилетантами, причем с мягкотелыми нюнями — ему ни разу не въехали по зубам, не пригрозили пытками, даже не орали. Но время поджимало. Сидеть и ждать атаки теперь было невозможно.
— Свяжу ноги с руками, положу мордой вниз, — мягко и монотонно заговорила Амалия. — Привяжу к полу, чтобы не перевернулся. Заклею рот. Будешь лежать, пока не скажешь…
— Я сказал! Марнно!
— Будешь лежать, пока не скажешь. В дерьме и моче. Раз в сутки будем отдирать пластырь и повторять вопрос: кто тебя послал? Дня три ты продержишься без воды, на четвертый умрешь,
— Ты обещала пустить меня в туалет!
— Нет, Марко, нет… Это ты обещал сказать, если тебя пустят.
— Я сказал!
— Ты не сказал, кто такой Марино. Он отвернулся.
— Втащить дурня обратно? — спросил Берт. До того он стоял неподвижно, держась за подбородок.
— Он не дурень, — ласково произнесла Амалия. — Он просто ошибается. Думает, что его выручат. Правда, Марко? Он думает, мы простые люди, только наглые, а наглые потому, что не знаем силы, которая за ним стоит. Я просила его подумать, но ведь он не мог сообразить, что мы — не люди. Подними его и прислони к стене.
Берт, кряхтя, поставил Марко на ноги. Амалия встала перед пленником и приказала:
— Марко, ударь меня ногой.
Парень сплюнул и ухмыльнулся, сворачивая рот на сторону.
— Вот хрен тебе, блядища. Нашла дурака!
— Он же бандит, — сказал Берт. — Он думает, ты его провоцируешь, чтобы я его исколошматил.
Амалия протянула руку и взяла Марко за шею — длины пальцев не хватило и на треть обхвата этой здоровенной шеи, но через несколько секунд он всхрапнул, как лошадь, и ударил-таки мучительницу ногой.
Ударил сначала слабо, потом изо всех сил, но с таким же успехом он мог колотить бронзовую статую. Лицо у него было застывшее и страшное — маска смертельного ужаса. Он захрипел, Амалия разжала пальцы, и Марко рухнул на пол, подогнув колени.
Когда он вздохнул и пошевелился, она проговорила: