Седовласый руководитель процедуры легонько похлопал в ладоши и сказал Умнику.
— Я бы рекомендовал, сэр, немного ушить брюки, Пятнадцать-двадцать минут.
Умник не прореагировал на это предложение и распорядился, чтобы их прежнее платье завернули, а в этом они останутся.
— Непременно, как желаете, сэр, но… Не угодно ли воспользоваться нашей парикмахерской? Мы бы пока позанимались с вашими брюками, сэр…
В глазах распорядителя мелькала, однако, неясная тревога. Умник уловил ее и величественно извлек из бумажника «платиновую» карту «Американ экспресс». Секунду подумал и добавил свои водительские права — чтобы не подумали, будто карта ворованная. Продавец просиял и попытался помочь господину сменить брюки.
И через сорок минут они вышли на темную улицу — выбритые, с мытыми головами и причесанные волосок к волоску. Прежнюю их одежонку обещали до ночи доставить в мотель, и они плыли, как пижоны какие-то, в вечерней толпе Пятой авеню.
— Опаздываем, дьявол их дери с их парикмахерской, — ворчал Умник.
— Зачем?.. — спросил наконец-то Рон.
Вопрос означал вот что: зачем нам костюмы за безумные деньги и зачем мчимся в заведение, в которое нельзя войти одетым по-человечески?
— Ох и напьюсь! — отвечал Умник. — Сил больше нет так жить — без бабы и настоящей выпивки… С тобой разве поддашь?
И он напился. В уютном таком зале с картинами Ривейры в нишах, имитирующих окна, под тихую музычку, под тихое воркованье официантов — непременно с французским акцентом. Неизвестно, была ан еда французской, но вкусно было до чертиков, и они ели за обе щеки, что, однако, не помешало Умнику набраться. После сыра он попытался запеть что-то ирландское, таращась при этом на неимоверно длинноногую красотку в неимоверно коротком платье, сидящую в глубине зала, аккурат под изображением маяка на картине. Тогда у столика возник официант со счетом: психологи какие, подумал Рональд, понимают, что заплатит, не глядя. Он перехватил счет и проверил — вроде бы ничего лишнего не написано. Восемьсот монет, да чаевые, ой-ой… Умник пока что распелся, как дрозд весной, и рядом замаячил совсем новый официант — громила вроде Умника и явный ирландец по виду; он сочувственно ухмылялся, но был готов к действию.
Восемьсот монет, да чаевые, ой-ой… Умник пока что распелся, как дрозд весной, и рядом замаячил совсем новый официант — громила вроде Умника и явный ирландец по виду; он сочувственно ухмылялся, но был готов к действию. Умник не дал ему повода к действию: положил на счет свою платиновую карточку и принялся доглатывать портвейн, поданный за счет заведения. Красавица и еще несколько человек зааплодировали, но тут карточку принесли обратно, и певец, презирая публичный успех, поднялся и приказал:
— Такси мне вызовите… Адье…
Следующий день был поворотным в истории ЭИ. Читатель может при желании датировать его довольно точно: на этот день приходился еврейский праздник Иом-кипур, из-за чего все дела несколько замедлились — все, кому не лень, объявили себя евреями и не явились на работу. Однако произошло несколько событий сверх главного — подписания контракта.
Первое, наименее важное: по просьбе Си-Джи исполнительный Мабен пригнал двоих специалистов по подслушиванию, и они проверили кабинет господина президента на предмет «жучков». Таковых не оказалось, в чем, впрочем, Мабен и не сомневался.
Второе, самостоятельного значения не имеющее: одежду Берта и Рона не доставили из магазина. Утром в мотель позвонил магазинный управляющий и сдавленным от неловкости голосом набормотал, что рассыльный куда-то сгинул, что магазин готов компенсировать господам ущерб в любой удобной для них форме — хоть деньгами, хоть одеждой. Умник велел Рону ответить, что они заедут за одеждой. «Так оно и лучше, — сказал Умник, — времени до трех все равно девать некуда». Когда же они стали собираться, выяснилось, что запасные джинсы Умника годятся только для работы в гараже, а не для визита в магазин готового платья, и он снова влез в новый костюм.
Третье событие: Энн Гилберт неожиданно для себя самой поехала в «Дженерал карз» — в отдел компьютерного обеспечения, занимавший три этажа. Поехала под благо-виднейшим предлогом, а именно, чтобы прокатать на большом компьютере свою новую программу. Энн тщательно — и очень просто — оделась, поскольку жену «самого» всегда разглядывают во все телескопы, села в свою «навахо-мини» и к часу дня прибыла в отдел. Работы не получилось; Энн запамятовала, что в Иом-кипур половины программистов нет на месте, но кое-как она продержалась полтора часа, а потом поднялась в приемную мужа и принялась пить кофе и болтать с мисс Каррингтон.
Если бы самая близкая подруга спросила Энн, зачем она сидит и мешает людям работать, та с полным чистосердечием ответила бы, что просто так, от скуки. Что все привычное ей обрыдло, карусель какая-то непрерывная, и что даже скакать на лошадке надоело — гоняешь по кольцу, как дура. И была бы это правда чистейшей воды. Госпоже Каррингтон она рассказывала нечто в этом же роде: сегодня надо ехать на прием, на Парк-авеню, а там будет скука смертная, потому что у госпожи имярек не принято поддавать и веселиться и надо вести себя благопристойно. На деле она дразнила почтенную секретаршу, но та относилась к Энн по-матерински и, кажется, понимала, что молодая хозяйка ее дразнит.