— А что до непобедимости вашей, — она небрежно махнула своей аспидно?черной лапищей, — так это покуда вы при мечах своих. А сгреби любого из вас в охапку да кинь хоть на солнышко наше тихрианское, ласковое — сгорите ж за милу душу. И весь сказ.
Она поднялась, с усилием оттолкнувшись обеими руками от порога, и пошла прочь с видом человека, посеявшего нечто доброе и вечное.
А сгреби любого из вас в охапку да кинь хоть на солнышко наше тихрианское, ласковое — сгорите ж за милу душу. И весь сказ.
Она поднялась, с усилием оттолкнувшись обеими руками от порога, и пошла прочь с видом человека, посеявшего нечто доброе и вечное.
А «мощь и сила» дружины Асмура так и остался сидеть с глубокомысленно полуоткрытым ртом и недочищенным мечом на коленях. Было ясно, что смысл сказанного дойдет до него ох как нескоро.
Но слова запомнятся.
И только мона Сэниа, в очередной раз окунувшаяся в неосязаемую облачную белизну, вместо чуть клейковатой влажной прохлады ощутила вдруг цепенящий холод, словно негаданно залетела в льдистую зимнюю тучу.
Она сложила руки над головой и вытянулась столбиком, чтобы как можно скорее пройти сквозь эту облачную стынь, но тут снова засияло солнце, и в невообразимой дали под ногами означился зеленый остров, ленивой ящерицей покоящийся на недвижной воде. Никогда она еще не рисковала забираться так высоко, отсюда и холод. Пожалуй, пока долетишь до земли, совершенно оледенеешь…
А почему — именно до этой земли? Ведь если здесь — день, то ведь где?то, в необозримой дали можно так просто на несколько мгновений окунуться в жаркую ночь, где неправдоподобная луна заливает ослепительным зеркальным светом столпообразные горы, и фосфорическое мерцание нижней листвы, укрытой кольчужной сеткой верхнего защитного покрова, кружевными разводами означают ущелья и раскидистые купины, поросшие живительной зеленью, подозрительно пышной для такой засушливой планеты…
Действительно, почему же — нет? Ведь никто даже не заметит. Только обогреться, закутавшись в черную вату никому здесь не ведомой ночи и даже не приближаясь к уже знакомому и такому падкому на контакты подлесью. В конце концов, на то ее королевская воля!
До земли было еще далеко, когда она позволила себе этот мимолетный каприз…
Так безошибочно угаданная ею невестийская ночь приняла ее в свои бестелесные ладони, но теперь свободное падение было ощущаемо как полет навстречу жаркому ветру, упругому и даже немножечко шершавому, напоенному запахом переспелого персика. Неведомая мглистая земля, расчерченная лунными тенями, беззвучно летела навстречу, притягательная, как любая тайна. Еще минуточку, еще один взгляд вон на ту заброшенную купину, расстилавшуюся под ногами, точно темно?бурая медвежья шкура, и на дальние контуры загадочного Сумеречного Замка, огражденного цепью иссиня?черных остроконечных шпилей, застывших в поминальном поклоне, которые издалека чудятся свернутыми траурными знаменами, по сравнению с которыми ночное небо кажется всего лишь бледными призраком темноты.
Не затягивая столь любезный ее сердцу, но отнюдь не безопасный в чужой полночи и над незнакомой землей свободный полет, она приглядела себе ровный серебрящийся уступ у подножия столбовых ворот, и в следующий миг уже стояла на нем, досадуя, что не догадалась прилететь сюда босиком: камень, с высоты кажущийся таким прохладным, пахнул на нее накопленным за день жаром, к которому примешивался пьянящий дух невидимых в тени растений. Платье и волосы, сохранявшие ледяную влагу джасперянских облаков, высохли мгновенно; губы свело жесткой корочкой. Она протянула руки, чтобы поймать проскальзывающий меж каменными столбами прохладный вихрящийся сквознячок…
— Прячься!
Негромкая отрывистая команда была так неожиданна, что она выполнила ее беспрекословно, повинуясь бессознательно вступившему в действие закону: первый и наиглавнейший долг воина и путешественника — это выжить. Она метнулась в сторону и откатилась в тень, вжавшись в неглубокую расщелину между камнями. Тот, кто отдал этот внезапный, но очевидно необходимый приказ, был совсем рядом, и если бы она не слышала его голоса, то сейчас приняла бы его за старую сгорбленную женщину, притаившуюся среди камней; длинные вьющиеся волосы совершенно скрывали лицо, обращенное к заброшенной купине.
— Гляди. Разве не видишь?.. — снова прозвучал сдержанный, но, несомненно, мужской (и, кстати, совсем не старческий) голос.
Она подалась вперед, не высовываясь, впрочем, из тени и пока не зная, что именно следует углядеть; но вот там, в прорези между двумя утесами, ясно очертилась аспидная тень громадного крыла; она нервно взметнулась над оливковым мерцанием подлиственной зелени и, разворачиваясь парусом, нацелилась на каменные ворота, точно пытаясь уловить доносящийся оттуда ветерок… или голоса?
Мона Сэниа торопливо кивнула, дивясь мгновенному исчезновению неразлучной своей строптивости.
— Замри. И не шевелись. Она почесала кончик носа:
— А говорить можно? — Ее голос прозвучал хрипловато: видно, треснула корочка на губах, потому что от горла и до колен проскользнула иголочка незнакомой боли.