Осознав сей факт, я тут же столкнулся еще с двумя, такими же ясными и неприятными: во-первых, из посредников меня разжаловали в информаторы, а во-вторых, надули с генералом. То есть генерал присутствовал, и даже не просто генерал, а сам Зубенко, куратор Косталевского, но — бывший. Отставной! Не эфэсбэшный генерал, а кагэбэшный. И какое, спрашивается, он имел отношение к делу?
Да, нелегкий выдался денек! Можно сказать, ревизия всех аксиом и постулатов… Две команды, и обе — перевертыши!
Зубенко похлопал ладонью по крышке стола:
— Материалы, Дмитрий Григорьевич! Кажется, вы что-то нам принесли?
— Принес, — выдавил я. — Но прежде хотелось бы прояснить ситуацию.
— Дмитрий Григорьевич не любит блуждать в потемках, — проворковал остроносый. — Такой уж он человек… Предпочитает определенность.
С этими словами Скуратов поднялся, на пару секунд приоткрыл дверь в приемную и продемонстрировал мне стражей — три зеленых вместительных шкафа на белокуром фоне секретарши Эллочки. Для полной, так сказать, определенности.
Изображая нерешительность, я вытащил конверт, покрутил в руках и положил на колени. Затем уставился на экс-генерала.
— Вы, Георгий Саныч, не из ФСБ. И здесь не Управление аналитических исследований.
Он коротко хохотнул:
— Какая проницательность! Так вот, мой дорогой, такого управления больше не существует. Упразднено! Лет этак семь тому назад. Управление не существует, структура исчезла, а люди, заметьте, остались… И этот ваш Косталевский, и другие, а среди них — Скуратов Иван Иванович, мой прежний помощник. Вот он — действительно из ФСБ! Начальник отдела. Трудится на обновленную державу, но помнит о старых друзьях и начальниках. И старые друзья его не забывают, содействуя в меру сил и средств. Общие деловые интересы, Дмитрий Григорьевич! Деловые интересы плюс патриотизм! Вы ведь, надеюсь, тоже патриот?
И этот о деловых интересах, подумал я, вспомнив о Бартоне. Деловые интересы, дьявол их побери, да еще с патриотическим уклоном! В какую только сторону, в левую или в правую? Затем я мысленно принес свои извинения ФСБ. Справедливость есть справедливость; хоть Скуратов и относился к этому ведомству, работал он все-таки на прежних начальников и друзей.
Экс-генеральская ладонь нетерпеливо хлопнула по столу.
— Так что же, Дмитрий Григорьевич?
— Вы — не из ФСБ, — упрямо повторил я, стиснув конверт побелевшими пальцами.
— Я — из КГБ, — с любезной улыбкой сообщил Зубенко.
— Такой организации больше не существует.
— Вы уверены? Вы в этом абсолютно уверены? Как в торжестве российской демократии? Может, вам мнится, что прошлое кануло в вечность, что Политбюро ЦК — смутный сон, что не осталось в живых ни одного секретаря обкома, что миллионы членов партии — руководители, офицеры, ученые, специалисты — все как один ушли на покой или перекрестились в либеральных демократов? — Он выдержал паузу, разглядывая меня, словно какое-то мелкое диковинное насекомое.
— Все не так, Дмитрий Григорьевич, все не так. Я ведь сказал вам: структура исчезла, а люди остались. Люди, кадры! Те, которые трудятся и верят, и те, которые следят; ну и, конечно, те, которые руководят и платят. А раз платят, значит, рассчитывают на окупаемость вложенных средств. Вы спросите — каким же образом? Какую прибыль мы надеемся извлечь? И я вам отвечу: прежний Союз. Прежнюю нашу державу, в прежних ее границах или, быть может, продвинутых на запад и на юг. Великую страну, достойную великого народа! Ответьте, Дмитрий Григорьевич, разве это не патриотично?
— Этот патриотизм пахнет большой кровью, — возразил я, и ладони Зубенко тут же взлетели над столом, как два боевых вертолета. Их пальцы-орудия были нацелены в мои виски.
— Нет, нет и еще раз нет! Есть множество способов для достижения цели, и одно из них — в ваших руках, Дмитрий Григорьевич! Вы можете гордиться тем, что…
Он говорил о моей высокой миссии информатора-стукача, а мне опять вспоминался Бартон. Какое совпадение! С той, бартоновской, стороны тоже знали о множестве способов для достижения цели, о средствах предпочтительно бескровных, тайных и тихих, но эффективных, как петля на шее… Еще я думал, что Зубенко прав, посмеиваясь над нашей российской демократией: да, прежняя структура исчезла, но кадры остались, а значит, бессмертные традиции живы. Живы, хоть ФСБ сменило КГБ, хоть правят страной не генсеки, а президент с премьером, хоть прежний Верховный Совет теперь называется Думой. И что с того? Как говорят британцы, a bad penny always comes back — фальшивая монета всегда возвращается.
Экс-генерал Зубенко продолжал говорить. Сейчас ни тоном, ни манерами он не был похож на бесшабашного полковника Гошу; он казался убедительным, где надо — обтекаемым, где надо — ласковым, где надо — строгим. Он напоминал мне кривую Пеано, проходящую через каждую точку плоскости: ни один момент не был упущен, ни один довод — позабыт; он обо всем побеспокоился и все учел. Кроме, вероятно, амулета на моем запястье.
— Не упорствуйте, Дмитрий Григорьевич, не упрямьтесь. Вы математик, интеллигентный человек, вы понимаете ситуацию. Волею случая вы узнали то, чего не должны были знать, и теперь перед вами альтернатива: или преданное служение, или бесславный конец. Бесславный и безвестный, что было б трагично для столь молодого человека… Подумайте! Я не хотел бы на вас давить… — (взгляд в сторону дверей), — я надеюсь, что ваш выбор будет правильным, объективным и свободным. Свободным в смысле убеждений: вы должны быть внутренне уверены, что встаете на правильный путь и отдаетесь в надежные руки. А чтобы ваша решимость окрепла, поговорим о другом, о том, кем вы были и кем вы стали. Вспомните, Дмитрий Григорьевич, вспомните! Вы были ученым, уважаемой личностью, доверенным из доверенных, в каком-то смысле избранником — и вы потеряли все. Все! Работу, почет, материальную обеспеченность, защиту государства… да и само государство тоже… Вы — нищий! И кто же в этом виноват? Не я и не полковник Скуратов… Вы знаете, кто! Но я не призываю к мести, я призываю к тому, чтобы бороться, чтобы трудиться над изменением ситуации, для вас и для прочих россиян. Ибо она позорна, нетерпима, и потому…