Крысолов

Вот это был уже перебор. Это было уже слишком! Подумаешь, ванны, пилы, топоры, окна, крыши и мосты!.. Чего не случается меж джентльменами… Как сказал бы Мартьяныч, все уйдем помалу-понемногу в ту страну, где тишь и благодать… Но при чем тут, простите, леди? Тем более — моя?!

Почувствовав, как в висках ударила кровь, как что-то холодное, скользкое зашевелилось в желудке, я скрипнул зубами, оттянул рукав свитера и медленно, напирая на каждое слово, произнес:

— А пятаки к пяткам твой Джек умеет ставить? Каленые пятаки? Вот такие?

* * *

Знаете, каков первый принцип рекламы? Уверить клиента в особом к нему отношении, в том, что он — божественный избранник, которому свалилась в рот большая и сочная груша.

Этот ночной горшок с крышкой в цветочках и бабочками на донышке — пятьсот, но для вас — только для вас, сэр! — двести. Всего двести, потому что вы — это вы, а не ваш сосед, который цветочков от бабочек не отличит. А этот взнос в общество падших женщин — сотня, но ваше имя — только ваше, мэм! — будет пропечатано во всех газетах, на самом верху и самыми крупными буквами. Желаете, чтобы на иностранных языках?.. Хоть на китайском и иврите! На китайском ваша фамилия выглядит очень изящно… два иероглифа — «мяу» и «мрр»… А вот — взгляните и удивитесь! — вот информация только для вас! Даром, бесплатно, для вас одного, единственный наш, неповторимый! Правда, она разглашению не подлежит, и от нее случаются запоры, но вы уж решайте сами: кушать — не кушать, слушать — не слушать, играть — не играть.

Я сыграл.

Не потому, что насмотрелся рекламных роликов и был убежден в своем праве знать такое, что и не снилось нашим мудрецам; не потому, что был напуган и полагал, что, зная больше, сумею лучше защититься; и, разумеется, не потому, что льстился на даровой кусок — он застревает костью в горле, а если все-таки сглотнешь, так обеспечена изжога. Нет, не эти резоны двигали мной, когда я сидел на мягких подушках в серебристом «БМВ» и задавал вопрос за вопросом, а после, морщась, как от зубной боли, выслушивал ответы. Нет! Не вера в свою исключительность, не страх и не жадность к халяве… Любопытство, дамы и господа, одно лишь любопытство. Не буду скрывать, с оттенком злобного торжества: я помнил, чем и как мне угрожали.

Впрочем, все мы, крутившиеся вокруг да около гипноглифов, были обреченными людьми. Кроме Косталевского: он являлся слишком ценным призом, той незаменимой единицей, которую никак нельзя списать в расход. Но все остальные числились по разряду нулей. Всех, включая остроносого с его командой, сотрудников лаборатории псионики и даже корешей Танцора — всех их полагалось отловить и ликвидировать на всякий случай, в целях сохранения секретности. Ну а Гудмена, жучилу алчного, и ловить не стоило — сам пришел, товар принес. Раз принес, два принес, три принес, а затем, когда нести будет нечего, мистера Гудмена пустят в распил, вместе с любимой подругой и попугаем. Или наладят в окошко, или с моста, или, опять же, в метро под поезд… Как и рядовых участников операции, вроде мормоныша Джека, дабы лишнего не болтали… Но Джек о своей судьбе не знал; мирно похрапывал на переднем сиденье, так как речи ответственного агента были не для его ушей.

Агент вещал тихим спокойным голосом, уставившись в пространство над моим плечом. Его лицо казалось неподвижным, мертвым, будто отлитым из темного чугуна; не трепетали ноздри, не шевелились брови, не морщился лоб, и только щель меж толстыми губами ритмично распахивалась и закрывалась, выталкивая слово за словом, фразу за фразой, нанизывая их в монотонный, усыпляющий речитатив. Но спать мне не хотелось. Совсем наоборот, я был напряжен и внимателен.

Увы! Мои познания в сферах высокой политики, в конгломерате намерений и идей, доктрин и фактов, о коих рассказывал Бартон, были слишком ничтожными. Он называл фамилии и имена — большей частью мне незнакомые; перечислял магнатов и политиков, кардиналов в сером, которых не избирали, не назначали, но тем не менее у них имелась власть — значительная доля власти, при всех конгрессах, сенатах и президентах от Рузвельта до Клинтона; он говорил о тайных альянсах и секретных фондах, о частных и государственных структурах, поддерживающих мир словно три слона с китом, плескавшимся в океане финансов; об их интригах, интересах, инициативах, которые, по его словам, являлись той самой дудочкой, под чью мелодию плясали все. Все! На каждом из континентов, включая Антарктиду.

Он называл фамилии и имена — большей частью мне незнакомые; перечислял магнатов и политиков, кардиналов в сером, которых не избирали, не назначали, но тем не менее у них имелась власть — значительная доля власти, при всех конгрессах, сенатах и президентах от Рузвельта до Клинтона; он говорил о тайных альянсах и секретных фондах, о частных и государственных структурах, поддерживающих мир словно три слона с китом, плескавшимся в океане финансов; об их интригах, интересах, инициативах, которые, по его словам, являлись той самой дудочкой, под чью мелодию плясали все. Все! На каждом из континентов, включая Антарктиду. Разница состояла только в том, что для одних, огромной массы подданных, обывателей и избирателей, или, если угодно, быдла эти пляски являлись вполне естественными, тогда как другие, немногочисленные, но кучковавшиеся на вершинах социальных пирамид, знали, кто им наигрывает танго, вальс или фокстрот и с какой скоростью требуется шевелить ногами. Однако не каждый из этих избранных был согласен с заданным темпом, и время от времени их приходилось подгонять или, наоборот, осаживать. Черный гипноглиф мог бы стать для этого идеальным средством.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93