Повторяя в такт шагам — не верь, не бойся, не проси!.. — я добрался до Малого, свернул направо, проник через арку во двор, приблизился к розовому особнячку, был узнан неусыпной стражей и допущен внутрь. Внутри имелся коридор с выходом к лестнице и парой дверей: одна вела в туалет, а другая — в тренировочный зал (он же раздевалка и аудитория для теоретических занятий). Оттуда доносился гулкий бас Мартьяныча:
— … Классиков надо читать, обалдуи! Классик что сказал про недотеп-охранников? Не знаете? Ну, так я вам повторю: есть одна хорошая песня у соловушки — песня панихидная по моей головушке! Это о вас, имбецилы! Персонально о тебе, Колян! И о тебе, Осадчий! И о тебе, Груздев! Я что говорил, чему вас учил? Не торчать у дверей, не глазеть на девиц, не строить им рожи, а постоянно перемещаться по торговому залу! Так, чтоб охраняемый объект был под контролем во всех своих частях, а злоумышленник не мог зафиксировать, где в данный момент находится охрана. Ясно, кретины? Запомните: у дверей не охранник стоит, а мальчик напоказ, он же — живая мишень! А настоящий охранник должен появиться вдруг, выпрыгнуть из-за прилавков и полок, как тигр из тростников, и сразу стрелять на поражение! Если злодей с пистолетом, бить в руку — в ту, которая держит пистолет! Ежели с автоматом — бить в лоб! Понятно?
— А если он с гранатой? — раздался чей-то робкий голос.
— А если с гранатой, любознательный мой, то нужно не палить, а прыгнуть на него, хватать за кулак, где граната, валить на пол и заворачивать руку ему под брюхо. А после кричать: разбегайссь!.. И ждать, когда рванет.
— Так ведь если рванет…
— Если рванет через два тела, последствия будут минимальны. А ты, Груздев, станешь героем, и похоронят тебя на Южном кладбище под залп «Авроры». Все на сегодня!
И Мартьяныч, отдуваясь и вытирая потный лоб платком, явился в коридоре.
. И ждать, когда рванет.
— Так ведь если рванет…
— Если рванет через два тела, последствия будут минимальны. А ты, Груздев, станешь героем, и похоронят тебя на Южном кладбище под залп «Авроры». Все на сегодня!
И Мартьяныч, отдуваясь и вытирая потный лоб платком, явился в коридоре.
— Приветствую, друг мой! Поднимемся наверх, ко мне, выпьем чайку?
— Спасибо. Я только из-за стола. И сыт, и пьян.
Андрей Аркадьевич сунул платок в карман и уставился на меня внимательным оком.
— И правда, сыт, пьян и нос в табаке… А еще — бодрый, свежий, загорелый и довольный… Ты никак жениться собрался, парень?
— Может быть, — отозвался я, в который раз потрясенный его проницательностью.
— Хм… Ну что ж, пора, пора. Ты — мужчина в самом соку. Только помни, что сказано поэтом… — Он откинул голову, и я решил, что сейчас опять последует цитата из Есенина, но это оказался Багрицкий: — От черного хлеба и верной жены мы бледною немочью заражены…
— Согласен на супружеские измены. В разумных пределах, конечно.
— Все вы так говорите поначалу. А как до дела дойдет… — Мартьянов махнул рукой, и мне припомнилось, что сам он женат по третьему или четвертому разу, и, следовательно, опыта ему не занимать. — Ну, раз чая не хочешь, так прогуляемся? До «Антарктиды»? Я там машину оставил.
«Антарктидой» назывался его магазин на Шестой линии, где торговали холодильниками и прочей «бошевской» техникой. Дойти туда можно было минут за двадцать, и я согласно кивнул. По знаку Мартьянова какой-то рыжий лохматый молодец принес ему плащ-дождевик из кабинета, что находился на втором этаже, и Андрей Аркадьевич, ощупав карманы (на месте ли любимая «беретта» и кастет?), стал облачаться, кивая рыжему и приговаривая:
— Ты, Кирпичников, этого человека запомни… Это Хорошев Дмитрий Григорьич, ба-а-льшая голова! У него в пятке больше, чем у тебя промеж ушей… Он — великий боец научно-финансового фронта, тореадор и ас… Из тех людей, о коих сказано: из тени смерть и солнце встали вдруг, цирк загудел, арена завертелась — ее пронзил фанфары алый звук… Вот ты, Кирпич, знаешь, откуда это? Не знаешь… И потому годишься только палить и баранку крутить. А Дмитрий Григорьич знает… ведь знает же, а?
— Рафаэль Альберти. Бой быков, — откликнулся я и подмигнул рыжему. Тот подмигнул в ответ и с наигранной вежливостью поинтересовался:
— Чем занимаетесь, Дмитрий Григорьич? В свободное время, когда не бьетесь на финансовых фронтах?
— Откармливаю аллигаторов, — сказал я, и мы расстались, вполне довольные друг другом.
— Хороший парень Паша Кирпичников, — произнес Мартьянов, когда мы вышли на улицу. — Бывший гаишник, но честный. А за баранкой — просто гений! Можно сказать, Александр Блок. И поэзию уважает, в Лермонтове начитан… Теперь я ему Шекспира подсунул с Киплингом. Осилит, бригадиром сделаю. — Кивнув массивной головой, Андрей Аркадьич искоса взглянул на меня: — А ты, друг мой, в предсвадебных хлопотах? Может, достать чего надо? Редкостное, в подарок для новобрачной? Микроволновку из Аргентины, чтобы бифштексы жарила и песни пела, как Лолита Торрес? Хочешь?
— Хочу, но не сейчас.
А сейчас скажи мне, Андрей Аркадьич, как выяснить, прослушивается ли телефон?
— Если оборудование хорошее, заграничное, то никак. А если наше и вдобавок старое, то могут быть шумы. Писк, когда снимаешь трубку и когда ее кладет твой абонент.