— Я чувствую, что ты чист и достоин висеть в священной роще, — произнес жрец, понизив голос. Он не спеша приблизился к Конану, не спуская с того горящих глаз. — Но мы не пленим тебя; я провижу на челе твоем знаки судьбы, говорящие о многом… О многом, что предстоит еще сделать и исполнить, а это значит, что путь твой не кончается здесь, у этих скал, и ты не годишься для жертвы. Ты должен идти туда, куда послан; должен уничтожить зло, затаившееся на севере, в каменных башнях на морском берегу. Так судили боги, и жребий их не может оспорить ни один из смертных! Что же касается женщины…
— Я ее не отдам! — рыкнул Конан, делая шаг навстречу друиду. Теперь между ними было всего два локтя, и старый Зартрикс вдруг замер, вытянул морщинистую шею, словно к чему-то прислушиваясь, а потом положил руку на лоб Конана. Пальцы его погладили железный обруч, магический дар Владычицы Острова Снов.
— Не будем спешить с женщиной, — произнес жрец. — Сначала я хочу понять… — Не закончив, он внезапно усмехнулся и пробормотал: — Большое спрятано в малом, великое — в ничтожном, грозное — в жалком… И с таким совершенным искусством! — Зартрикс опустил руку и уставился на Конана.
— Знаешь ли ты, киммериец, что у тебя словно бы две души: одна — дарованная богами, а другая — сотворенная магическими заклинаниями? Душа героя, и душа ничтожного наймита?
— О том мне ничего не ведомо, — Конан в свой черед коснулся обруча. — Эту железку мне дали для защиты от колдовства… от злого чародейства, что таится на севере, в каменных башнях, о которых ты сказал.
— Ну, что ж, тебя неплохо оборонили… Лучше не смог бы сделать даже отец наш, мудрый Дивиатрикс… — Лицо старого друида вновь стало суровым и строгим. — Ну, коль ты защищен и вооружен, — его взгляд скользнул по стигийскому кинжалу Конана, — отправляйся на север! Иди, куда послан, и убей! Сделай то, что должен сделать!
Справа от друида раздалось покашливание. Там стоял Никатха, бородатый предводитель отряда, и нерешительно прочищал горло.
— Прости, отец мой, — произнес он, перебирая пальцами ожерелье из медвежьих когтей, — неужели нам придется отпустить этого киммерийца? Пусть он чист от колдовства, но он прикончил многих наших братьев. Закон мести священен…
Никатха говорил на пиктском, но Конан все же его понимал; цепкая память варвара быстро восстанавливала язык, которому он некогда обучился в джунглях под Тасцеланом.
Жрец поднял длинную тощую руку, перевитую жилами.
— Молчи, Никатха! — громыхнул он, сдвинув густые брови. — Молчи! Здесь решаю я! Твое дело — стрелять и рубить, когда будет сказано! А сейчас — молчи!
Предводитель пиктов в растерянности отступил; друид же повернулся к Зийне. Он бросил только один взгляд на лицо девушки и тут же опустил глаза, погрузившись в недолгие раздумья. Казалось, старец чем-то опечален.
— Ее я тоже отпущу, — наконец произнес Зартрикс. — Она ни в чем не виновата перед пиктами — разве лишь в том, что убила, защищаясь, двух наших воинов. И она необходима тебе, — пылающие темным огнем зрачки жреца уставились на Конана. — Я провижу, что без нее ты не доберешься до тех северных башен и сгинешь в пустынях Ванахейма. И еще я провижу иное, о чем не буду говорить, ибо людям нельзя страшиться грядущего и своей судьбы. Все в руках богов!
Приговор был вынесен и, словно позабыв о Зийне, друид шагнул к Идрайну. Девушка, облегченно вздохнув, опустила меч; Конан обнял ее за плечи и почувствовал, как она дрожит.
— Все будет хорошо, малышка, — пробормотал он, прижимая к себе Зийну, — все будет хорошо. Не бойся его пророчеств! Ты еще увидишь виноградники Пуантена, клянусь Кромом!
— Без тебя они мне не нужны, — Зийна, полуобернувшись, со страхом глядела на Зартрикса. Тот изучал бесстрастные черты Идрайна, и лицо его было таким же каменно-невозмутимым, как у серокожего голема.
— Ты — зло! — внезапно рыкнул жрец, и звук его мощного голоса раскатился меж утесов. — Ты — зло! Зло, пришедшее в наши леса! Зло, уничтожившее наших братьев!
Никатха, стоявший неподалеку, сразу подобрался и махнул своим воинам.
— Велишь стрелять, отец мой? Или рубить? Друид угрюмо хмыкнул.
— Ваши стрелы и топоры бессильны перед ним. Неуязвимая тварь, а значит, честный бой не для нее, как и почетная смерть в священной роще! — Зартрикс отступил на пару шагов от голема; руки его странно двигались, изгибались, творя защитные заклятья.
Идрайн, до того молчаливый и безучастный, поднял свою секиру.
Идрайн, до того молчаливый и безучастный, поднял свою секиру. Видно, он почувствовал недоброе; маг, стоявший перед ним, был страшнее сотни воинов, вооруженных до зубов.
— Уйди, старик, — прошелестел он. — Уйди, и не мешай моему господину и мне продолжить путь. Не то…
— Твой господин обойдется без тебя! У него есть защита и оружие, и собственный разум, и сила, хитрость! Ты же… — друид простер руки к Идрайну, — ты же стань тем, чем был прежде!
Холодное марево заструилось у его ладоней — не огненные молнии, о которых Конан рассказывал Зийне, но белесовато-зеленый свет, дрожащий и переливающийся, как кусок кхитайского нефрита. Идрайн попытался опустить секиру, но мерцающий туман уже окутал его, и голем дрогнул и затрясся, словно бы вдруг почувствовав порывы ледяного ветра, налетавшие с моря. Лицо его, и так невыразительное, совсем оцепенело, глаза закрылись, рот превратился в узкую прямую черточку; потом дрожь, сотрясавшая тело Идрайна, исчезла. Зеленая мгла будто всосалась в плоть голема, сковав его члены, отняв у мышц привычную силу и быстроту; теперь он более, чем когда-либо, казался изваянием, высеченным из базальта либо серого гранита.