Она ждала — и дождалась. Путь до дома был еще не близок; между ней и берегом родной Алиманы лежали дремучие пиктские леса, Боссонские топи и Тауран, но это уже не страшило Зийну. Главное, — хвала светлому Митре! — она была свободна! Так сказал Конан, киммерийский воин, забравший ее у постылого Гирдеро. И он велел звать себя не господином, а просто Конаном или Амрой, как ей будет угодно. И еще он дал ей меч и острое зингарское копье, сказав, что тот, кто умеет обращаться с ними, должен быть вооружен, чтобы отстоять свою жизнь и честь в битве с врагами. И он ни к чему не принуждал ее, не приневоливал к объятьям и к постели! И потому Зийна, дочь пуантенского рыцаря, полюбила его на разрыв сердца. Тут, в глухой чаще, под ночным небом, у крохотного костерка, впервые открылось ей счастливое неистовство плотской любви, огненная радость глаз, глаз охотника-пикта, зацепившись за одну отметину, найдет и другую.
Вот почему, даже обнимая нежное тело Зийны, Конан был настороже, и взгляд его перебегал с лица девушки то к темным стволам деревьев, то к лежавшему поблизости арбалету. И сейчас, когда его подруга уснула под теплым плащом, он не мог избавиться от беспокойства: слушал, нюхал лесной воздух, широко раздувая ноздри, думал. Еще пять-семь дней, и они доберутся до границы Ванахейма, но можно ли считать это залогом безопасности? Вовсе нет; пикты, лесные крысы, упрямы и будут идти по следам до тех пор, пока не настигнут добычу. Особенно киммерийского воина! Вряд ли они ведают, за кем гонятся, но если б знали о том, Конан не дал бы за свою жизнь и жизнь Зийны ломаного стигийского медяка. Наконец, убедившись, что враги далеко, он выдрал клок влажного мха, притушил им костер и лег рядом с Зийной. Некоторое время Конан размышлял, не направиться ли все же к востоку, чтобы запутать следы в Боссонских топях, потом вспомнил о жутких болотных демонах и прочей нечисти, водившейся за Черной рекой, и решил идти прежним путем. Вскоре дремота начала одолевать его, а аромат волос Зийны заглушил запахи леса. Спустя несколько мгновений он уснул, но спал беспокойно, не отпуская рукояти обнаженного меча.
* * *
— Мой отец владел землями от Алиманы до самых предгорий и на треть дня пути вдоль речного берега, — сказала Зийна. Прошло пару дней, и они пробирались по вересковой пустоши, заваленной большими валунами, торопясь укрыться в темневшем неподалеку ельнике.
— Большие угодья, клянусь Кромом! — откликнулся Конан. — А ведь ты говорила, что отец твой был небогат.
— Большие угодья, клянусь Кромом! — откликнулся Конан. — А ведь ты говорила, что отец твой был небогат.
— Земли наши обширны и красивы, но не слишком плодородны, — пояснила Зийна. — Есть виноградники И роща апельсиновых деревьев, есть хорошее пастбище для лошадей и коз, есть лес, где растут дубы и буки…
— Значит, можно торговать бревнами, — заметил Конан.
— Отец не любил торговать. Он говорил, что это занятие не для благородного рыцаря, владеющего мечом и копьем. Он был равнодушен к богатству.
— А зря! Будь он богат, нанял бы много воинов, и тогда ублюдки с Рабирийских гор побоялись бы приблизиться к вашей усадьбе. Конечно, золото не главное в жизни, но иногда мешок с монетами может ее спасти.
— Отец говорил: меч надежнее…
— Правильно! Он ошибался только в одном: мечей должно быть много… — Конан взглянул на солнце, висевшее в зените, и добавил: — Если б со мной шли сейчас два десятка киммерийцев с острыми мечами да секирами, получилась бы славная потеха! Только шерсть полетела б от лесных псов, что гонятся за нами!
— Ты не жалеешь, что оставил своего слугу на корабле? — спросила Зийна. — Он выглядел могучим воином…
— Не жалею. Лучше сразиться с сотней пиктов, чем терпеть рядом с собой эту нечисть!
Голубые глаза Зийны испуганно расширились.
— Нечисть? Почему ты так его называешь?
— Потому как он нечисть и есть! Нечисть и нелюдь, сотворенная из камня, и тупая, как камень!
Зийна вздрогнула, подняла руку к солнцу.
— Да защитит нас Митра от всякого зла! Страшные вещи ты говоришь, любимый!
— Чего же в них страшного? Этот Идрайн сотворен колдовством, но мало ли колдовства в мире, — он поднес ладонь к волосам и машинально ощупал свой защитный обруч. — Конечно, от злых чар жди беды, но этот серокожий не был злым… ни злым, ни добрым, просто равнодушным, как пень.
— Это еще страшнее, — сказала Зийна, помолчав. — Теперь я знаю, почему ты его невзлюбил.
— Невзлюбил я его из-за другого, — сказал Конан. — Он — настырный ублюдок… И потом, мне не нравятся твари, у которых я не могу вырезать печень.
— А те, у которых можешь — нравятся? — спросила Девушка, усмехнувшись.
— Не всегда. Но если я знаю, что могу укоротить мечом тварь на голову, я спокоен. А коли не так… — Он замолчал, вспоминая блеск лунного лезвия Рана Риорды, Небесной Секиры. Вот уж с чьей помощью не составляло труда разделать вдоль и поперек любую тварь, хоть каменную, хоть из плоти и крови! Конечно, дух Секиры был не самым приятным спутником, но все же получше Идрайна; древнее существо, безжалостное, но по-своему мудрое, видевшее мир еще в допотопные времена… Он многое узнал от Рана Риорды — и многое дал бы сейчас, если б в руках его было не тонкое зингарское копье, а надежное топорище магической Секиры. Но приходилось обходиться тем, что есть, и Конан, ускорив шаги, заспешил к лесу.