— Пан Станислав! — окликнул я.
Он не обернулся. Втянул голову в плечи и юркнул в тамбур, а оказавшись на перроне, перешел на бег. Это было очень странно. Когда тебя окликнул случайный знакомый, на болтовню с которым не хочется терять время, проще всего сухо кивнуть, еще более сухо извиниться, сославшись на неотложные дела, и идти дальше. Если даже такое усилие кажется излишним, можно вовсе не откликаться, пусть думает, что перепутал. Но убегать — это очень глупо. Взрослые люди так не поступают. Если только… Если только — что?
Формулировать было некогда, но внутренний карман, где лежали документы, бумажник и ключ, я машинально проверил. Все было на месте, но я, повинуясь какому-то дремучему охотничьему инстинкту, бросился следом за Грочеком. Зачем он мне нужен, я сам не понимал. Догнать, остановить и заставить поздороваться? Ну вот разве что.
Впрочем, отсутствие внятной концепции совершенно не помешало мне развить неплохую скорость. Пан Станислав не мог со мной тягаться, я настиг его в несколько прыжков.
Пан Станислав не мог со мной тягаться, я настиг его в несколько прыжков. Ухватил за плечо, требовательно развернул к себе и очень громко сказал: «Добре рано, пан Станислав», исчерпав, таким образом, добрую треть своего скудного словарного запаса.
В его круглых светло-зеленых глазах не было ничего, кроме неприкрытого, отчаянного ужаса. Я так удивился, что немедленно его отпустил. Пан Грочек заверещал, как раненый заяц, потом понял, что я его больше не держу, и пустился наутек.
Псих, неуверенно подумал я. Просто сумасшедший. Тоже мне Доктор Чума.
— У пана проблемы? — вежливо осведомился толстый полицейский. Он как-то незаметно материализовался за моим левым плечом и теперь нежно, как отец, ведущий к алтарю любимую дочь, придерживал меня за локоть.
Я вздохнул, заранее предвкушая грядущие переговоры. С польским языком у меня своеобразные отношения. Я его понимаю — легко, на слух, даже если не разбираю какие-то отдельные слова, общий смысл высказывания улавливаю верно. Но когда я начинаю говорить на языке, который кажется мне польским, поляки приходят в смятение. Поэтому лучше и не начинать. Тем более с представителем власти.
— Нет проблем, — сказал я по-английски, стараясь говорить медленно и внятно.
— А этот человек? — Полицейский, к счастью, был вполне способен поддержать беседу. — Почему он кричал?
— Не знаю, — честно сказал я. — Он мой знакомый из Праги. Я увидел его и хотел поздороваться. А он испугался. Наверное, он сумасшедший.
— А как насчет вас? — неожиданно спросил полицейский. — Вы не сумасшедший?
В голосе его звучало неподдельное сочувствие. Наверное, поэтому я честно сказал:
— Не знаю. Я уже ни в чем не уверен.
— Это очень хорошо, — одобрительно сказал полицейский. — Все правильно. Вы сейчас не должны быть уверены ни в чем.
И, тяжело ступая, удалился, так и не проявив интереса ни к документам, удостоверяющим мою личность, ни к благополучно сбежавшему Грочеку. А я остался на платформе, окончательно сбитый с толку, почти ослепленный по-летнему яростным солнцем и жаждущий кофе — ну хоть одно внятное и, чего уж там, вполне осуществимое желание.
С платформы я вышел на вокзальную площадь и огляделся по сторонам в поисках киоска, где можно было бы получить карту Кракова. Киоска не нашел, но и без карты сразу понял, куда надо идти. Шпили и купола Старого города — вот же они, рукой подать, заблудиться невозможно.
У всякого города, известное дело, свой характер и собственные представления о гостеприимстве. Есть города, отличающиеся в этом смысле постоянством, — они со всеми приезжими ведут себя примерно одинаково; другие же чутко реагируют на всякого гостя и вступают с ним в очень личный диалог — далеко не всегда приятный, зато внятный и полностью соответствующий настроению текущего момента. Мне доводилось налаживать отношения с самыми разными городами, почти всегда это более-менее удавалось, и все-таки никогда прежде мне не приходилось иметь дела с городом настолько дружелюбным, как Краков.
Город мгновенно вошел в мое положение. Ага, сказал он, у нас тут мрачный, невыспавшийся, сбитый с толку гость, какие будут предложения? Ясно какие: немедленно напоить кофе, накормить и отвлечь от бесплодных размышлений, а остальное как-нибудь само уладится.
И тут же начал действовать.
Чашку отличного эспрессо и порцию свежайшего апельсинового сока я получил сразу. Совершенно не рассчитывал обнаружить мало-мальски приличное кафе в двух шагах от вокзала, однако оно определенно не было галлюцинацией.
Кофеин, по крайней мере, самый настоящий — судя по его благотворному воздействию на мой организм, скорбящий, как Матерь Божья на одноименной иконе. После первого же глотка я обнаружил, что по-прежнему жив. После второго неуверенно улыбнулся. После третьего отсчитал щедрые чаевые. А после четвертого встал и пошел, явственно ощущая, что город аккуратно придерживает меня за плечи и ведет — возможно, не самым коротким, но самым приятным путем.
Старуха с лукошком, полным выпечки, продала мне горячий зажаристый крендель, перекрученный, как лента Мёбиуса. Барышня в соломенной шляпке, украшенной живыми анютиными глазками, проехала мимо на допотопном трехколесном велосипеде с тележкой, заставленной горшками цветочной рассады, поравнявшись со мной, затренькала звонком и рассмеялась — кажется, просто так, от полноты чувств. На углу стояла монашка в элегантном сером облачении, говорила по телефону, спрашивала взволнованно, очень по-девичьи: «А Он что? А Ты?» На пороге закрытого на переучет секс-шопа клевал носом старик в полосатых пижамных штанах, у его ног несла караульную службу серая болонка, облаченная в стеганый жилет из красно-зеленой шотландки. Из замызганного окна мне улыбался пыльный белокурый ангел, укутанный в ошметки рождественской мишуры. Плечистый двухметровый панк, увенчанный изумрудно-зеленым ирокезом, нес на закорках девочку, одетую как принцесса, с обильно украшенной цветными стекляшками диадемой на рыжей голове. Мужчина в деловом костюме с красным от натуги лицом тащил в охапке здоровенный телефонный аппарат — такие обычно висят в будках для общественного пользования. За ним следовала невозмутимая пожилая леди в тельняшке, с венком из искусственных цветов на седеющих кудрях. Когда мимо меня неспешно проехал белый микроавтобус с надписью «Chimera» на борту и изображениями жизнерадостных упитанных химер на кузове, я окончательно убедился, что город Краков создали специально для моего удовольствия бесконечно добродушные демиурги, не обремененные избытком дел и потому чрезвычайно внимательные к деталям. Я мысленно воздал им хвалу и свернул в первую же подворотню, увенчанную вывеской «Hotel», — как бы ни пошли мои дела, но грех не провести в таком дружелюбном городе хотя бы одну ночь. Или две. Или три.