— Welche uberraschung! Wunderbar! [21]
— Вот уж действительно сюрприз так сюрприз. — Теперь поползло вниз стекло пассажирского окна.
Сидевший там невнятный очкастый хмырь улыбнулся и превратился в моего вчерашнего знакомца Илью. Рыжая Лени поставила машину на ручник и, не обращая внимания на истерические вопли многочисленных клаксонов, выскочила на мостовую и без лишних церемоний повисла у меня на шее.
— Du mein Erloser! Widersprich nicht, bitte. [22] Ты меня спа-сет? Молчай, я знает! Du wirst mich retten! [23]
— Ээээ… — промычал я. — Нннну… А как?
— Вы сказали, что подумаете до утра. Но мы постеснялись так рано вам звонить, — объяснил Илья. — Решили, ладно, поедем сами, доберемся как-нибудь. Хотя Лени заранее была в ужасе, что придется рулить всю дорогу. И вдруг, едва от дома отъехали, — такая встреча. Вы как хотите, но это судьба.
— Пожалуй, — вздохнул я.
Я был не просто растерян, но буквально сокрушен их напором. Если бы я успел выпить кофе и принять душ, можно было бы как-то противостоять нападению. А так моя участь была предрешена.
— Сдаюсь, — сказал я, поднимая руки вверх. — Еду с вами. Но только если вы готовы немножко подождать. Мне нужно выпить кофе и собраться.
— Отлично, — кивнул Илья. — А мы пока поищем парковку. И позавтракаем, если после поисков останется время, в чем лично я сомневаюсь.
— Не так все страшно, — улыбнулся я. — Вон, на той стороне есть отличная дырка. И вроде бы пока ни одного претендента.
Лени возбужденно подпрыгнула, поспешно вернулась за руль, включила аварийку и начала разворачиваться. Прочие участники движения при виде ее маневров застыли в мистическом ужасе, и это спасло ситуацию.
— Только не завтракайте в «Золотом льве», — крикнул я им вслед. — Там все ужасно!
Они вняли моему предупреждению. Когда я вышел из отеля, омытый душем, до краев заполненный крепким кофе и отягощенный рюкзаком, эти двое сидели на краю тротуара и за обе щеки уписывали гигантские бутерброды. На алой лакированной туфле Лени живописно повис лист салата, обрамленный брызгами бледного соуса, у Ильи образовались неаппетитные томатные усы от уха до уха, зато оба совершенно счастливы — ни дать ни взять дорвавшиеся до фаст-фуда школьники. Духоподъемное, словом, зрелище.
— Мне надо еще пару часов, чтобы окончательно проснуться, — сказал я, развалившись на заднем сиденье. — Утро — не лучшее мое время. Зато потом могу ехать хоть до самого Дюссельдорфа.
— Ja, ja, ja! [24] — поспешно согласилась Лени.
А Илья включил радио. Не знаю, что это была за станция, но звучала там сейчас старая песенка из какого-то хичкоковского фильма. «Que sera sera, — заливалась певица. — Whatever Will Be, Will Be». [25] Если подумать, она была совершенно права. Если не думать — тем более.
Я вспомнил, что фильм — тот, из которого песенка, — называется «Человек, который слишком много знал». И подумал, что если бы кому-то пришло в голову снять кино про меня, самым подходящим названием было бы «Человек, который знал слишком мало». Невольно улыбнулся и вдруг понял, что мне это скорее нравится, чем нет, — быть человеком, который с каждым днем знает и понимает все меньше.
Я, кажется, уже почти готов отказаться от сомнительного удовольствия иметь мнение по какому бы то ни было вопросу. Еще не сейчас, но, возможно, очень скоро я буду вспоминать вчерашнюю ночь, ощущая себя умеренно храбрым участником необъяснимых событий, а не лоховатой жертвой постыдного розыгрыша. Неважно, как все обстоит на самом деле, что будет, то будет, а что было, то было, и какая, к чертям собачьим, разница, как это выглядело со стороны. Только мои личные ощущения и впечатления имеют какой-то смысл, они — опыт, а опыт — единственное имущество, которое можно забрать с собой если не в могилу, то, по крайней мере, на ее край. Глядишь — пригодится. Ну мало ли.
Только теперь, когда меня наконец отпустило, я оценил вес камня, до сих пор лежавшего у меня на сердце. Жизнь без камня была необыкновенно хороша. Она была — просто жизнь. Этого, казалось мне сейчас, совершенно достаточно.
Давно бы так.
— Беда актуального искусства, — говорил Илья, — вовсе не в том, что нехорошие бяки-творцы шокируют мирных обывателей незамысловатыми художественными жестами, вместо того чтобы сделать им, нежным зайкам, красиво. И не в том даже, что они делают это зачастую не слишком остроумно, по пятому разу повторяя деяния великих предшественников, о которых не удосужились прочитать в подшивках художественных журналов. Настоящая беда вскрывается, когда мы начинаем задавать вопросы: кто делает? почему? зачем? как?
Он уже не первый час честно развлекал меня беседой — с того момента, как Лени, с грехом пополам доставившая нас до границы между Чехией и Германией, сказала: «Все, meine Lieblingsjungen, [26] мне капут», перебралась на заднее сиденье и сладко уснула, а я получил наконец ответ на волновавший меня вопрос: что чувствует человек, когда сидит за рулем «порша-кайена»? Подлинное наслаждение, и больше, кажется, ничего.
Это переживание захватило меня целиком, так что Илью я слушал даже не в пол — в четверть уха. Правого, разумеется. Но тут вдруг заинтересовался. Уж больно экспрессивно тот излагал.